Франко Дзеффирелли - Автобиография
Это прекрасное приспособление поставил мне отличный английский хирург доктор Роуланд, и два дня спустя я уже мог вернуться к работе.
Меня ждала волнующая встреча, и не очень легкая: почти через сорок лет я возвращался в лондонскую Королевскую оперу. Тогда, в 1964 году, я ставил там «Тоску» с Каллас. И хотя в последующие годы я неоднократно получал от них предложения, всегда страшился возвращаться из-за клубка сожалений, грусти и воспоминаний, слишком прекрасных, чтобы попытаться вернуть их в реальность.
Но на этот раз я не мог уклониться. Меня просили о постановке «Паяцев» с Пласидо Доминго, сделанной в Лос-Анджелесе. Кроме Доминго предполагалось участие и других блестящих исполнителей: Ангелы Георгиу, Ладо Анатели, в роли Сильвио — русского баритона Дмитрия Хворостовского. Вот как!
В «Ковент-Гардене» прошла капитальная реконструкция, и он стал одним из самых современных и передовых театров мира. Но я чувствовал глубокую грусть и сожалел о старом театре, с которым были связаны мои первые успехи в Англии. К тому же новое здание — настоящий лабиринт бесконечных коридоров, которые пришлось покрасить в разные цвета, потому что в них нельзя не потеряться. Красный цвет — администрация, зеленый — артистические, синий — балетные репетиционные залы, желтый — сцена и так дальше. Каждый сектор имеет свои лифты и лестницы, и я чувствовал себя как персонаж моего Пиранделло, потерявшийся в лабиринте. Надежду вернул мне маэстро Энтони Паппано, который должен был дирижировать «Паяцами». Благодаря ему я понял, что эпоха большой музыки в «Ковент-Гардене» не закончилась. Когда я услышал, как он дирижирует «Паяцами», у меня так поднялось давление, что никакой кардиостимулятор не мог помочь! Вот великий артист, вот сила, которая переполняет тебя чувствами, — мощная и деликатная одновременно.
Несмотря на очень сильную простуду, которая мучила меня уже несколько дней, возвращение на эту сцену обещало радостные и светлые минуты.
Совершенно неожиданно я почувствовал себя как бы не у дел. В душе и в голове нарастали беспокойство и страх перед возвращением. Я испугался, что не выдержу груза воспоминаний, что они раздавят меня. Генеральная репетиция представлялась настоящей пыткой. Это был новый мир, прекрасный и свежий, но внутри него таился другой, очень далекий, а теперь он становился все ближе и заполонял собой все настоящее.
Я был в «Ковент-Гардене», моей любимой Королевской опере, с прекрасной труппой и «Паяцами», но воспоминания о других репетициях, других артистах, больших и маленьких, не давали мне покоя: Каллас и Гобби в «Тоске», Сазерленд, дебютирующая в «Лючии ди Ламмермур», Сьепи, Шварцкопф, Герейнт Ивенс и множество других соединились в моей голове с теми, кто в эту минуту репетировал на сцене. Они появлялись на мгновение и исчезали, как комбинированные съемки в фильмах ужасов, где прошлое и настоящее, реальность и воспоминания перемешиваются, чтобы свести с ума.
Я слышал музыку Леонкавалло или Пуччини? А может, Верди? Или Доницетти? Я смотрел на хористов и массовку «Паяцев» и представлял, что это дети или даже внуки тех, кто пел здесь сорок-пятьдесят лет назад. Передо мной в круговороте мелькали лица, взгляды: как же их звали? Мэри? Джоан? Сибил?
Я изо всех сил пытался определить, где мое настоящее, но не мог. Из-за простуды я ничего не чувствовал, плохо слышал, дышать было трудно, глаза застилало. Я спустился в зал, сел позади маэстро Паппано, который блестяще дирижировал своим оркестром, и признательно сжал ему локоть.
Продолжая дирижировать, он обернулся:
— Да что ты говоришь? Это тебе спасибо — то, что я вижу на сцене, просто сказка.
Он был прав — сказка, драматическая фантазия, выдумка. Мне пришлось сесть в кресло, я боялся упасть. У меня никогда не было психофизических коллапсов такой силы. Я испытывал смертельную тоску.
Ночью мне не удалось сомкнуть глаз. Пиппо был страшно обеспокоен и вызвал доктора Роуланда, который нашел сильнейшее перенапряжение в результате, вероятно, усталости, простуды и переживаний. Я сказал, что хочу немедленно вернуться в Рим. Роуланд удивился, что я не остаюсь на премьеру, на которую они с женой давно заказали билеты. Но он понял, что я переживаю кризис, который ни врачи, ни лекарства не могут вылечить.
На другой день я вернулся в Рим, никому не сказав ни слова и не попрощавшись. Самое трусливое и подлое решение за всю жизнь, которое я не могу себе простить.
XXVI. Ради блага этого Дзеффирелли
В прошлые годы я несколько раз бывал в России. В первый раз в 1968 году с «Ромео и Джульеттой», потом с «Волчицей», где играла Маньяни, и, наконец, во время гастролей «Ла Скала», с «Богемой» и «Турандот». Большой театр часто приглашал меня, но все как-то не складывалось. Большой продолжал настаивать и когда снова пригласил меня в 2003 году, я решил предложить мою малышку «Травиату». Она задумывалась для крохотного театра в Буссето, но была удачно воссоздана на сцене Большого, которая по крайней мере в три раза больше.
Вернувшись в Москву много лет спустя, я с удивлением и радостью узнал, что русские знают обо мне и все эти годы следили за моей работой. Они прекрасно помнили все, что я сделал (многого они даже не видели), и относились ко мне с восхищением и уважением. Я постоянно получал свидетельства такого отношения от самых разных людей. Мне вручали сувенир, открытку, цветок, подарок, не имеющий никакой стоимости, но принесенный от чистого сердца.
Однажды меня после репетиций долго ждала какая-то скромно одетая пожилая дама. Она попыталась поцеловать мне руку, и я почувствовал, как в ладонь мне падает колечко, которое она сняла с пальца. Простое золотое колечко с маленьким камушком.
— Что вы, что вы, — произнес я смущенно, — я не могу это принять.
Но она настаивала и, оставив кольцо у меня в руке, пошла к выходу. Я догнал ее.
— Вы сделали мне прекрасный подарок, — сказал я, возвращая кольцо, — а теперь я дарю его вам.
Эта женщина с ее непонятной щедростью возбудила мое любопытство, и я попросил переводчика помочь мне разобраться в этой истории. С сияющими глазами, на прекрасном языке, которого я, увы, не понимаю, она рассказала, что когда была молоденькой, смотрела со своим возлюбленным «Ромео и Джульетту». Она запомнила этот поход в кино навсегда, потому что, как я понял из ее путаного рассказа, молодой человек, с которым она тогда была в кино и за которого собиралась замуж, внезапно таинственным образом исчез и никогда больше не возвращался. Больше мне ничего не удалось узнать: женщина вдруг чего-то испугалась, как будто сказала лишнее, еще раз поцеловала мне руку и торопливо ушла. Переводчик дал мне понять, что в ее рассказе явно могла быть политическая составляющая, таких историй в этой стране было множество.
