Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди
Куба, перекинув руку командира через плечо, поддерживал его, обхватив за спину. Какого неимоверного напряжения ему стоило удерживать командира на ногах, можно было угадать по моросящему дрожанию бледного и грязного, измазанного потом и кровью лица. Командир, казалось, потерял сознание. Высокая его фигура как-то сложилась в знак вопроса, навалившись на здоровую левую ногу, и весь он словно погрузился в медитацию, откинув голову с полуприкрытыми веками, из которых белели белки закатившихся в беспамятстве глаз. Только его грудь, словно какой-то неведомый зверь, спрятанный под грязной формой, надрывно ревела и клокотала на каждом вдохе и выдохе.
Потерявший своего друга уже почти бесновался. Казалось, сейчас он накинется на пленных и начнет рвать их зубами, белыми, как обглоданная кость, сверкавшими на солнце, когда он, тряся головой и брызгая слюной, растягивал на лице жуткую улыбку теряющего рассудок.
– Солдат… – окликнул вдруг его голос. Прозвучал он так неожиданно и так веско, что бесновавшийся замер, в недоумении оглядевшись вокруг, ощупав глазами лица армейских товарищей, словно пытаясь найти в них опору.
– Солдат… – только тут все, остолбенев, осознали, что говорит пленник, тот, чей невыносимо пронзительный взор заставлял отводить глаза. – Мы с тобой на войне. Здесь возможны или победа, или поражение. Мне жаль Мануэля, но нам подобает делать, что должно. Свершится то, чему суждено свершиться. А на войне прежде иного должно вести себя, как мужчина…
– Эй! – окрик капитана заставил умолкших стражников послушно расступиться. Офицер, тот, что командовал рейнджерами в ущелье Юро и еще двое, майор и полковник, вошли в образовавшийся коридор и приблизились вплотную к пленным.
Пот тек с лысого лба по жирному, безбровому лицу полковника, попадая в узкие, заплывшие жиром щели глаз, заставляя того все время моргать этими узкими щелками. Он постоянно утирался носовым платком, и с каждым обтиранием лицо его становилось всё противнее. Просто улыбочка, самодовольная, торжествующая, тошнотворная, всё шире расползалась по толстым, блестящим от пота складкам.
– Нужна помощь врача, командир ранен, – собрав последние силы, заговорил Симон Куба.
– Помощь? – с издевательским недоумением переспросил толстяк. – Твоему командиру нужна помощь? Он же сам приперся к нам в страну, чтобы оказать помощь несчастным боливийцам! Так неужели знаменитый сеньор Гевара, взявшийся помогать целому народу, не похлопочет об одном-то человечке – о самом себе?
Пленные молчали. И окружившие их военные. И робкие фигуры крестьян, собравшихся поодаль, на обочине улочки, ведущей вглубь деревушки. Несколько мальчишек, чумазых, покрытых вековой пылью родного селения, прижались к покосившейся, словно вросшей в землю стене местной школы. Власть жгучего любопытства была настолько неодолима, что они не обратили внимания на настойчивые призывы женщин вернуться. Некоторые из шикавших старух выглядели такими древними, что казались ровесницами вечных камней Игуэрры.
– Я не слышу ответа! – уже не столь торжествующе продолжил полковник. И улыбочка исчезла с его лоснящегося потом лица, словно вода в песок, утекла в окружившее их молчание.
– А? Сеньор Гевара, вы спите?! А в вашей ситуации надо бы о себе похлопотать. А то хлопнем прямо сейчас, ха-ха, – полковник захохотал и картинно схватился за кобуру. Несколько голосов подхватили было его хохот, но тут же смолкли. – Надо отвечать, когда тебя спрашивают.
Пленный всё так же стоял с прикрытыми глазами, опираясь на Вилли, откинув голову назад, и грудь под грязной униформой всё так же жила, словно отдельно от него.
– Оказать тебе помощь? – зашипел полковник, и желтая злоба вдруг расползлась по его лицу, словно жуткая, выползшая из вонючей норы ехидна. – А может, тебя сначала побрить?
Он схватился рукой за косматую бороду пленного и с силой дернул ее вниз. Командир упал бы, если бы не Вилли. Впрочем, это было последнее, что сделал партизан-герильеро для своего командира. В этой жизни.
Симона Кубу грубо схватили с обеих сторон и поволокли внутрь развалюхи. Куба молчал, стиснув зубы и, не отрываясь, смотрел на своего командира. И тот не проронил ни слова, но взгляд его провожал бойца до самой последней минуты, пока покрытая бурой пылью шевелюра Вилли не скрылась в дверном проеме. Солдаты, завозившись с Симоном Кубой, на несколько секунд оставили скрюченного, еле державшегося на ногах партизанского командира.
Че, тяжело дыша и шатаясь, поднял свою косматую, с порыжевшей львиной гривой, голову. Прямо в упор на него, с ужасом и восторгом, смотрели несколько пар детских глаз. Че прохрипел, стараясь вогнать в легкие воздух, и вдруг… улыбнулся.
– Что это за развалюха, ребята? – спросил он.
– Это наша школа, сеньор… – после короткой паузы, запинаясь, ответил тот, что повыше, с черной, как смоль, копной давно не стриженых волос. И волосы, и продолговатые черты смышленого смуглого лица выдавали в нем коренного индейца. Как и в его младших товарищах.
– А я уж подумал, что это хлев для скота… Что ж, пусть будут ясли… – произнес Гевара и покачал головой. Улыбка не сходила с его растрескавшихся губ, и было видно, как трудно ему говорить и как он переводит дыхание. Отдышавшись, Гевара спросил:
– Как тебя зовут, дружище?
– Эво, сеньор… Эво Моралес… Я аймара.
– А меня зовут Че. Не называй меня «сеньор». Всегда называй людей так, как окрестили их Бог и родители: по именам… Понял, Эво?..
Мальчишка послушно закивал головой, всё так же во все глаза глядя на пленного партизана, казавшегося ему огромным и страшным.
– Дяденька, вас убьют? А вам страшно? – затараторил вдруг стоявший рядом с мальчуганом чумазый малыш, одетый в одну только рваную рубашонку.
Че Гевара улыбнулся одними губами и протянул руку. Ладонь его, бледнеющая из грязного, покрытого пылью рукава, простерлась вперед и легла на черносмольное темя Эво.
– Ты молодец, Эво. По глазам вижу – ты молодец. Ты знаешь, что бояться не надо. Ты объяснишь это своим товарищам. Запомни, Эво: бояться не надо…
Поодиночке, борясь с неодолимым страхом встретиться взглядом с пленным командиром партизан, они заглядывали в приоткрытую дверь деревенской школы. Чего они так боялись? Кого? Он лежал на «убитом» полу классной комнаты, боком, раненой правой ногой кверху. И копна нечесаных, до золотисто-рыжего выгоревших волос, и тяжелая борода, действительно, напоминали львиную гриву. Неужели им и вправду казалось: вот он сейчас вскочит на ноги и, львиным рыком сотрясая разряженную атмосферу деревушки и беспробудный сон вековечных камней, кинется на остолбеневших врагов и в секунду порвет их на сотни кровавых ошметков?
Че словно не замечал их. Взгляд его был устремлен на классную доску, и губы беззвучно шептали фразу, написанную мелом, старательным детским почерком. «Ya se leer… ya se leer… ya se leer».
– Что он там бормочет? – слышался из проема
