Альберт Шпеер - Шпандау: Тайный дневник

24 февраля 1963 года. Берингов пролив совсем близко, меня по-прежнему окружает неровная, холмистая местность, бескрайняя безлесная равнина, скалистый ландшафт, суровый, как снежные бури, преобладающие в этом районе. Иногда мимо меня, крадучись, проходит песец, о чьих повадках я недавно читал. Еще мне попадались морские котики и камчатские бобры, которых называют «каланы».

Ширина Берингова пролива — семьдесят два километра. Зимой он замерзает до середины марта. С тех пор, как я узнал об этом от Брэя — он родом с Аляски, — я увеличил дневную норму с пятидесяти до шестидесяти километров. Если успею, я смогу перейти через Берингов пролив. Вероятно, я стану первым европейцем, который пешком добрался до Америки.

Сегодня, в воскресенье, я приблизился к цели. Последние километры я прошел с Гессом. На втором круге я нарушил молчание и сказал:

— Еще час до Берингова пролива. Через двадцать минут уже будет видно побережье.

Гесс изумленно посмотрел на меня:

— О чем это вы?

Я повторил свои слова, но он все равно не понял.

— Я дам вам подсказку, герр Гесс, — сказал я. — Ключевое слово — «бобы».

Он явно еще больше запутался.

— Но я ничего не понимаю. — В его голосе чувствовалось беспокойство. — О чем вы говорите?

Я напомнил ему, как много лет назад он посоветовал мне считать пройденные круги, перекладывая боб из одного кармана в другой. Тогда, рассказывал я, мы говорили, что ежедневную прогулку следует превратить в своего рода поход, делая круг за кругом.

— А сейчас, — продолжал я, — мы с вами совершаем 78 514-й круг, и в тумане уже виднеется Берингов пролив.

Гесс резко остановился. На его лице появилось по-настоящему встревоженное выражение.

— Вы хотите сказать, что до сих пор этим занимаетесь? — спросил он.

— Включая високосные годы, на сегодняшний день ровно восемь лет, пять месяцев и десять дней, — ответил я. — К настоящему моменту я прошел двадцать одну тысячу двести один километр.

Гесс, казалось, был рад увидеть столь явное безумие в ком-то еще, и в то же время чувствовал легкую досаду, что кто-то превзошел его упрямство.

— Мое почтение, мое почтение! — задумчиво произнес он.

— Я лишь жалею, — добавил я, — что потерял, так сказать, расстояние, которое проделал с июля 1947-го по сентябрь 1954-го. При той же средней дневной норме получилось бы семнадцать тысяч семьсот шестьдесят семь километров, и таким образом, с учетом примерно девяти тысяч километров, которые я еще пройду, я покрыл бы расстояние в сорок семь тысяч километров, или, другими словами, обогнул земной шар по экватору.

В глазах Гесса появилось огорченное выражение.

— Неужели вас все это волнует? Знаете, это уже похоже на манию.

Я был не согласен.

— Недавно я прочитал биографию Елизаветы Австрийской. Там есть история о Людвиге II. Он часто по вечерам шел в конюшню, приказывал адъютанту отмерить расстояние, скажем, от Мюнхена до замка Линдерхоф, седлал одного из своих любимых коней и ездил по кругу всю ночь напролет. Адъютант должен был периодически кричать ему: «Сейчас ваше величество в Мурнау, а сейчас — в Обераммергау; ваше величество только что прибыли в Линдерхоф». Так что видите, мой дорогой герр Гесс, — продолжал я, — если это мания, по крайней мере, я выбрал себе королевскую.

Гесс покачал головой.

— Так-так! Значит, вот как вы на это смотрите. Но вы забыли, что вскоре Людвиг II сошел с ума?

Это случилось год спустя, заметил я.

— А вы занимаетесь этим уже восемь лет! Скажите мне, как вы себя чувствуете?

Я засмеялся и в порыве пожал ему руку.

— Мы только что вышли на берег Берингова пролива. Сейчас начнем переход.

Гесс с беспокойством огляделся вокруг, словно боялся, как бы нас не подслушали. Потом с иронией произнес:

— Поздравляю, ваше величество.

Вернувшись в камеру и проверив свои расчеты, я обнаружил, что ошибся на один километр. Значит, пока я весело болтал с Гессом, я уже ступил на лед Берингова моря. Черт, надо быть осторожнее!

3 марта 1963 года. Во время последних инспекций Гесс подал заявку на политическую литературу, в частности на воспоминания видных политических деятелей, и передал список из двадцати книг. Четырнадцать из них ему только что привезли. Гесс растерялся.

— Очередная мерзкая уловка! Надо же, выдать мне сразу столько книг, — возмутился он.

— Вы злитесь, — заметил я, — потому что у вас больше нет причин для злости.

Огромное впечатление на Гесса произвели «Духовные упражнения» Лойолы, которые он обнаружил в приложении к биографии основателя ордена иезуитов.

6 марта 1963 года. Сегодня светловолосый «мужик» весело помахал мне с вышки, хотя это строго запрещено.

— Не холодно? — крикнул он, потому что я работал без пальто.

Он рассказал мне, что ему осталось служить еще два года, но он бы с радостью уехал домой прямо сейчас.

6 марта 1963 года. Американец Брэй сегодня дал мне путеводитель по Аляске. В нем указаны гостиницы и рестораны с их фирменными блюдами — отбивными из оленины, котлетами из медвежатины и копченым лососем. Я начал разрабатывать свой маршрут.

9 марта 1963 года. Я подсчитал: если приравнять мой двадцатилетний срок к одному году, сегодня было бы двадцать седьмое октября. Если же приравнять его к одним суткам, то каждый день проходит за 11,1 секунды. Сейчас прошло всего восемь секунд после 19 часов 58 минут. То есть, день уже прошел, но еще остались вечер и ночь.

11 марта 1963 года. Сегодня прочитал в «Отцах и детях» Тургенева предложение, которое странным образом перефразирует мои недавние подсчеты: «Говорят, в тюрьме время течет даже быстрее, чем в России». Как же, должно быть, медленно теперь тянется время в России!

19 марта 1963 года. Проснувшись утром, напомнил себе, что сегодня мой день рождения. Целый час пролежал в кровати. Мои мысли бесцельно блуждали и в конечном итоге вернулись в детство. Я поставил перед собой задачу заново пережить свои первые важные впечатления. Я думал о наших нянях и вспомнил несколько народных мелодий, которым они меня научили; я почувствовал легкий аромат кофе и сигар; увидел маму в элегантном платье, склонившуюся над моей кроваткой. Я выудил из памяти несколько стихотворений. И вот — первые бережно хранимые впечатления. Это было, кажется, в 1912 году. Я сидел с родителями на центральной трибуне мангеймского ипподрома. До сих пор помню семейную фотографию, сделанную в тот день: мама — в шикарном туалете, отец — в благородном темном костюме; мы, дети, одеты в модные шерстяные курточки, на головах — немыслимые светло-коричневые фетровые шляпы. Французский пилот и немецкий летчик Гельмут Гирт — в 1911-м он поставил мировой рекорд высоты в 2475 метров — демонстрировали свое летное искусство. Их самолеты были похожи на кузнечиков эпохи палеолита; перед взлетом они тряслись и гремели, а тросы, которые поддерживали равновесие, перед тем как они оторвутся от земли и начнут выделывать всякие кульбиты в небе, звенели от напряжения. И на земле эти герои авиации после своих приключений вели себя, как обычные люди; они шутили и смеялись всего в нескольких шагах от нашей трибуны. Примерно год спустя мы с родителями и двумя моими братьями стояли на остановке фуникулера рядом с Гейдельбергским замком — даже сейчас я мог бы показать это место. Над нами проплывал огромный белый цеппелин, больше ста метров длиной, сверкая серебристыми боками на фоне голубого неба. Он летел из Баден-Бадена во Франкфурт. Это бесшумное скользящее движение произвело ошеломляющее, в буквальном смысле сверхъестественное впечатление на меня, семилетнего мальчика. А потом был вечер в театре — «Орлеанская дева» Шиллера. Я уже не помню имена актеров, но спектакль стал для меня потрясением. И ария Макса из «Волшебного стрелка»; мы с родителями ехали в оперу в нашем новом семейном туристском автомобиле «Бенц» (16/40 PS). А после всегда возвращались в наш дом близ Гейдельбергского замка, откуда открывался вид на долину реки Неккар.