Некрасов. 2-е изд - Николай Николаевич Скатов
* * *
Зина с поэтом везде и постоянно. Но — чего не было — того не было. Ведь мы знаем — как только женщины входили в сферу внимания Пушкина, они — так или иначе — входили в его стихи: Воронцова или Оленина, Закревская или Раевская, Собаньская или, наконец, Гончарова-Пушкина.
Совсем не мимолетная Селина Лефрен у нашего поэта не отозвалась ни одной строкой. Многолетняя Зина, столь много значившая в жизни и, следовательно, столь много сделавшая для творчества, в самом этом творчестве никак не проявлялась.
Да и вообще любовные, или, как принято говорить, интимные, стихи с конца 60-х годов не пишутся, за одним исключением — стихов 1874 года «Три элегии», в которых, как писал поэту А. В. Никитенко, «истинное и глубокое чувство, прошедшее сквозь бури и тревоги жизни, возвысилось до идеальной прелести и чистоты».
Из первой элегии:
…Всё, чем мы в жизни дорожили,
Что было лучшего у нас, —
Мы на один алтарь сложили,
И этот пламень не угас!
У берегов чужого моря
Вблизи, вдали он ей блеснет
В минуту сиротства и горя,
И — верю я — она придет!
Придет… и, как всегда, стыдлива,
Нетерпелива и горда,
Потупит очи молчаливо.
Тогда… Что я скажу тогда?..
Безумец! для чего тревожишь
Ты сердце бедное свое?
Простить не можешь ты ее —
И не любить ее не можешь!..
Из второй элегии:
Бьется сердце беспокойное,
Отуманились глаза.
Дуновенье страсти знойное
Налетело, как гроза.
Вспоминаю очи ясные
Дальней странницы моей,
Повторяю стансы страстные,
Что сложил когда-то ей.
Из третьей элегии:
Вопрос решен: трудись, пока годишься,
И смерти жди! Она недалека…
Зачем же ты, о сердце! не миришься
С своей судьбой?.. О чем твоя тоска?..
Непрочно все, что нами здесь любимо,
Что день — сдаем могиле мертвеца,
Зачем же ты в душе неистребима,
Мечта любви, не знающей конца?..
Усни. Умри!
Это — 1874 год.
Но героиня этих стихов не Зина, а… Авдотья Панаева. Давно, почти десять лет назад, ушедшая из жизни поэта, она не ушла из его творчества. И понятно. Она питает главный нерв этого творчества, самое глубокое, органичное начало в нем: страстное страдание, преодоление и разрешение в страдании и примирение в нем — все то, что никакая Зина не дает и дать не может.
Весной 1875 года поэт и Зина охотились в Чудове. Но еще зимой 1874 года со здоровьем Некрасова стало неважно. Летом 1875 года они последний раз в Карабихе. Лето 1876-го уже только в Чудовской Луке, а осенью с еще не установленным диагнозом по совету знаменитого доктора С. П. Боткина уезжают в Крым, тем более что лечащий поэта лейб-медик Боткин тоже едет туда — с государыней.
Из Крыма поэт вместе с Зиной возвращается уже почти обреченным. «Совсем мертвый человек», — сообщает Салтыков Анненкову. Зимой 1876 года консилиум во главе со Склифосовским вынес окончательный диагноз-приговор: рак прямой кишки.
Но страдания начались еще весной 1876 года. И тогда-то впервые исторглись стихи, обращенные к Зине:
Ты еще на жизнь имеешь право,
Быстро я иду к закату дней.
Я умру — моя померкнет слава,
Не дивись — и не тужи о ней!
Знай, дитя: ей долгим, ярким светом
Не гореть на имени моем, —
Мне борьба мешала быть поэтом,
Песни мне мешали быть бойцом.
Кто, служа великим целям века,
Жизнь свою всецело отдает
На борьбу за брата — человека,
Только тот себя переживет…
«Ты еще на жизнь имеешь право» — это своеобразный carte blanche: таким правом она не воспользовалась. О служении великим целям века она, конечно, не думала, но жизнь свою Некрасову-поэту и человеку она отдала всецело.
«Ты нужна мне, — пишет он записку своей тоже вполне самоотверженной сестре, — но не будь сиделкой ты нервозна…»
«Боже! Как он страдал, — вспоминала через много-много лет Зинаида Николаевна, — какие ни с чем не сравненные муки испытывал. Сиделка была при нем, студент-медик неотлучно дежурил, да не умели они перевязывать, не причиняя боли. «Уберите от меня этих палачей!» — не своим голосом кричал муж, едва прикасались они к нему. Все самой приходилось делать… В таком состоянии была в то время, никакими словами не расскажешь. Ведь целых два года спокойного сна почти не имела. После смерти мужа как в тумане, как в полусне каком-то ходила. Пухнуть начала… просто утомлена свыше сил человеческих была».
Когда из последней мучительной схватки со смертельной болезнью он отошел на тот свет, она осталась на этом, как говорят, старухой:
Двести уж дней,
Двести ночей
Муки мои продолжаются;
Ночью и днем
В сердце твоем
Стоны мои отзываются
Двести уж дней,
Двести ночей!
Темные зимние дни,
Ясные зимние ночи…
Зина! Закрой утомленные очи!
Зина! Усни!
(З<и>не)
Невольно вспоминается окончание последней из трех еще панаевских элегий всего лишь двухлетней давности: «Умри… Усни!»
Теперь уже Зина была одна — не только в жизни, но и в поэзии. Одна-единственная. Жена. Оставалось только «оформить брак».
Дело не в том, что поэт хотел ее обеспечить. Обеспечить можно было и без этого. Здесь иное: назвать венчанной женой. Она отказывалась. Поэт настаивал. Сестра выходила из себя: «…это было для меня тяжелым сюрпризом, именно случилось тогда, когда я наименее этого ожидала».
Венчаться из-за слабости Некрасова уже можно было только дома.
После многих хлопот (ведь следовало венчаться лишь в церкви) и чуть ли не по намеку митрополита Исидора венчание состоялось в походной войсковой церкви-палатке, разбитой в зале некрасовской квартиры. Венчал военный священник. Вокруг аналоя Некрасова уже обводили под руки.
Через неделю выписанное из Вены медицинское светило — профессор Билльрот сделал операцию, которая уже мало чему помогла.
Когда после
