Альберт Шпеер - Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

Вскоре после этой прогулки он пригласил Ламмерса и меня в свой на удивление безликий дом в Оберзальцберге. Очень настойчиво он уговаривал нас выпить, а где-то после полуночи предложил перейти на «ты». На следующий день я сделал вид, будто никакой попытки к сближению не было, а вот Ламмерс подчеркнуто использовал фамильярную форму обращения. Борман тут же грубо оборвал его, а мое высокомерие сносил хладнокровно и даже с еще большей вежливостью. Это продолжалось до тех пор, пока я пользовался благосклонностью Гитлера.

В середине мая 1944 года, во время посещения гамбургских доков, гауляйтер Кауфман конфиденциально сообщил мне, что, хотя после моей речи прошло полгода, гауляйтеры до сих пор не успокоились. Почти все они невзлюбили меня, и Борман умело разжигает их неприязнь, так что я должен помнить об опасности, которую они для меня представляют.

Я счел этот намек весьма важным и упомянул о нем Гитлеру при следующей же встрече. Гитлер снова продемонстрировал свое расположение, впервые пригласив меня в свой обшитый деревянными панелями кабинет на втором этаже Бергхофа, где он обычно принимал лишь очень близких людей. Доверительным тоном близкого друга он посоветовал мне избегать всего, что могло бы настроить против меня гауляйтеров. Он сказал, что не следует недооценивать их власть, дабы не осложнять себе жизнь. Он сам прекрасно осведомлен об их недостатках: большинство из них – простодушные хвастуны, весьма грубые, зато преданные. «Мне приходится принимать их такими, какие они есть. Разумеется, я получаю жалобы на вас, но на мое решение это не повлияет». Гитлер явно намекал на то, что не позволит Борману влиять на его отношение ко мне, а я понял еще одно: затея Бормана с гауляйтерами тоже провалилась.

Видимо, и Гитлера обуревали противоречивые чувства. С виноватым видом он сообщил мне о своем намерении наградить Гиммлера высочайшей наградой рейха за какие-то особые заслуги[237]. Я пошутил, что подожду окончания войны и, как архитектор, получу не менее ценную награду за заслуги в области искусства и науки. Но Гитлер не успокоился: ему казалось, что меня задело столь явное благоволение к Гиммлеру.

Меня же в тот день гораздо больше тревожило другое: Борман мог показать Гитлеру статью из британской газеты «Обсервер» (от 9 апреля 1944 года), в которой меня назвали чужеродным телом в нацистской партии. Я не сомневался, что Борман не упустит случая скомпрометировать меня да еще сопроводит статью едкими замечаниями. Чтобы предвосхитить этот шаг Бормана, я сам вручил Гитлеру перевод статьи, шутливо прокомментировав ее содержание. Гитлер суетливо надел очки и начал читать: «В некотором смысле Шпеер сегодня гораздо важнее для Германии, чем Гитлер, Гиммлер, Геринг, Геббельс или генералы. Все они практически стали лишь помощниками человека, который управляет гигантской машиной, заставляя ее работать на полную мощность… Именно Шпеер является олицетворением «революции управляющих»[238].

Шпеер не относится к ярым нацистам, стремящимся все время быть на виду. О нем известно лишь, что он придерживается традиционной политической идеологии. Он вполне мог вступить в любую политическую партию, которая дала бы ему работу и возможность сделать карьеру. Он выглядит как любой преуспевающий представитель среднего класса, хорошо одет, вежлив, примерный семьянин, имеет жену и шестерых детей. Гораздо в меньшей степени, чем другие немецкие лидеры, он символизирует истинного немца или истинного нациста. Скорее он типичный образец нового типа людей, играющих все более важную роль во всех воюющих державах: технократ, занимающийся исключительно своим делом; способный молодой человек, не ограниченный моралью и предрассудками какого-либо сословия, поставивший себе цель сделать блестящую карьеру исключительно с помощью своих технических и административных знаний. Именно отсутствие психологического и духовного балласта, легкость управления современными, потрясающе сложными техническими и административными процессами позволяет таким в общем-то незначительным людям достичь в наше время головокружительных высот… Это их век; мы можем избавиться от гитлеров и гиммлеров, но шпееры, как бы ни сложилась судьба именно этого человека, всегда будут с нами».

Гитлер не отрываясь прочитал довольно длинную статью, сложил лист и уважительно протянул его мне, не проронив ни слова.

Несмотря на все знаки его внимания в последующие недели и месяцы, я все отчетливее ощущал неуклонно нарастающую между нами отчужденность. Нет ничего труднее, чем возродить уважение к человеку, авторитет которого пошатнулся. После своего первого опыта противодействия Гитлеру я стал более независимым в мыслях и поступках. Мое непохожее на прежнее поведение почему-то не вызывало гнева Гитлера. Наоборот, он казался озадаченным и старался расположить меня к себе вплоть до того, что отменил решение, принятое вместе с Гиммлером, Герингом и Борманом. Правда, и я уступил, но приобрел бесценный опыт: оказывается, решительное отстаивание своего мнения может принести плоды.

Тем не менее этот эпизод не поколебал моей веры в Гитлера. Я лишь начал сомневаться в правильности системы правления. Меня возмущало нежелание лидеров идти на жертвы, которых они требовали от народа, – их по-прежнему роскошный образ жизни в такое трудное время, их вечные интриги и безнравственное поведение даже по отношению друг к другу. Подобные мысли потихоньку способствовали моему внутреннему раскрепощению. Пока нерешительно, но я начинал расставаться со своей прежней жизнью, поставленными целями, взятыми на себя обязательствами и беспечностью, которая привела меня на этот путь.

24. Трижды проигранная война

8 мая 1944 года я вернулся в Берлин и приступил к работе. Никогда мне не забыть того, что произошло 12 мая, четыре дня спустя[239]. До того момента нам удавалось производить примерно столько вооружения, сколько необходимо было войскам для компенсации их значительных потерь. Но с налетом девятисот тридцати пяти дневных бомбардировщиков 8-й американской воздушной армии на несколько заводов по производству горючего в Центральной и Восточной Германии в воздушной войне началась новая эра – крах немецкой военной промышленности.

На следующий день я с группой инженеров разбомбленного завода «Лойна Берке» пробирался сквозь груды исковерканных труб. Как оказалось, бомбардировки наносили самый страшный ущерб именно химическим заводам, и, по самым оптимистическим прогнозам, восстановить производство мы смогли бы лишь через много недель. Если до этого авианалета мы выпускали ежедневно пять тысяч восемьсот пятьдесят тонн горючего, то теперь – всего четыре тысячи восемьсот двадцать тонн. Правда, вместе с имеющимся резервом в пятьсот семьдесят четыре тысячи тонн авиационного горючего этого могло хватить более чем на девятнадцать месяцев.