Николай Микава - Грузии сыны
То через образ ветра, неистово взметающего «сломанным крылом» охапки листьев, то через облако — «белоснежного пингвина», сожженного выстланным розами полднем, он передавал тончайшие душевные состояния.
Эти трагические мотивы были своеобразным отзвуком событий, происходивших в Кутаисе шестнадцатого года. Снова, как в детстве, перед ним открывалось зрелище человеческого горя и унижения. Снова, как прежде, жандармы нагайками разгоняли демонстрации. Снова, как в канун революции, на стенах домов белели прокламации.
Постепенно он стал понимать, что все происходящее в небольшом городке только слабый отсвет пожара, который вот-вот разгорится в центре политической и административной жизни империи.
Что там за вихрь, что за гром, что за пламя?Что это? Даль озарилась пожаром?Нет, это песнь твоя бьется с врагамиИ на удар отвечает ударом!
(Перевод Н. Гребнева)Хмурый Петроград встретил Галактиона Февральской революцией.
Митинги, газеты, разговоры… Знамена… флаги… ленты… громовое слово «свобода»… Казалось, голод, насилие, унижение отныне и навсегда станут только горестным воспоминанием.
Я знаю: нашей Грузии любимой,Отчизне нашей даст красу и силуВек революции, век долгожданный!
(Перевод И. Поступальского)Поэтическая восторженность Галактиона «очень скоро сменилась тревожной неуверенностью. Он, который в разгар самой оголтелой ура-патриотической кампании дерзнул прямо назвать войну братоубийственной бойней, беспокойно вчитывался в газетные сводки, с растущим недоверием слушал истерические призывы Керенского к «войне до победы».
Часами бродил он по окраинам столицы, всматриваясь в изможденные лица женщин, стоящих в нескончаемых очередях за вязким, плохо пропеченным хлебом.
Мучительно застенчивый с поклонниками своего таланта, он свободно и непринужденно вступал в разговоры с рабочими, дворниками, солдатами.
Ощущение неблагополучия, обмана, тревоги становилось все отчетливее.
В эти дни на улицах свободного Петрограда он видел привычное — толпы людей под красными знаменами, казаков, взмахи нагаек, кровь — июльский расстрел бастующих.
С этого часа, так же как питерские рабочие, Галактион Табидзе утерял последние крохи доверия к Временному правительству.
Месяцы, прошедшие с июля по октябрь, были едва ли не самыми тяжелыми за его жизнь. Октябрьская революция стала для Галактиона оправданием его жизни, призывом к действию, торжеством правды.
Он принимает участие в уличных боях, по праву вместе с солдатами приходит в Смольный.
Здесь он впервые увидел Ленина.
Всей обостренной восприимчивостью поэта ощутил его безграничную значительность, угадал неистовую страстность и огромную интеллектуальную волю, свойственную гению:
И, видя пулеметный ствол(Миг этот в памяти нетленен!),На окрик: — Стой! Кто нужен вам? —Мы дружно отозвались: — Ленин!
(Перевод И. Поступальского)Грозные дни Октября, сырой петроградский климат, голод подточили силы Галактиона. Врачи потребовали его немедленного возвращения на родину.
Поэт надолго прощался с Россией.
Воспоминаний толпа вслед за мною летела.Ленин, Москва, Петроград, Кремль… И в дрожанье и в стуке«Даланд» волну рассекал, и Черное море кипело…Взгляд затуманили первые слезы разлуки.
(Перевод Н. Заболоцкого)Его взгляд обострил петроградский опыт. Он видел насквозь лживость и антинародность установившегося на родине меньшевистского режима. В стране царили инфляция, разруха, голод, а меньшевики болтали о демократии, о «врожденном грузинском европеизме».
Галактион не был ни трибуном, ни агитатором.
Сила воздействия его таланта на читателя заключалась в страстном, эмоционально-заразительном неприятии как меньшевистской, так и предреволюционной действительности. Оно-то и предопределило успех второй книги Галактиона — «Артистические цветы». Многие стихотворения этого сборника уже были опубликованы, но, собранные воедино, они заговорили голосом печальным и гневным.
На фоне официальных прославлений мира и процветания, будто бы наступивших в Грузии, этот сборник прозвучал своеобразным протестом.
Прочитать именно так «Артистические цветы» было тем легче, что в него вошли стихотворения, которые или прямо говорили о нежелании поэта мириться с видимостью этого благоденствия, или иносказательно выражали нетерпеливое ожидание перемен:
Простор морской молчаньем скован,Не поколеблен грунт густой,И дальний берег обрисованЕдва сиреневой чертой.Я вижу неподвижность крылийУ парусов, застывших тут.Ох, быть ли им в покое, илиИх бури яростные ждут?
Установление советской власти в Грузии было для Галактиона концом того оцепенения, которое сковывало страну при меньшевиках:
Что покой! Мы испытали самиТяжесть нескончаемого дня.Ломятся к нам всеми голосамиНовые, иные времена.
(Перевод К. Арсеньевой)Галактион понимал, что его отношение к советской власти помогает колеблющимся интеллигентам ответить на вопрос: «С кем вы, мастера культуры?» И он обращался к писателям со страстным призывом: «Народу верен будь всегда!..»
Он твердо верил: «В народе накопилась жажда любви, жажда веры… Наше сближение с народом докажет, как он ждет художественные произведения».
Для этого нужно, было организовать журнал и собрать вокруг него все разрозненные силы писателей Грузии. Но хотя необходимость в этом журнале была ясна без слов, создать его представлялось почти невозможным. В стране был нэп, и бумага, типографское оборудование, даже квалифицированные рабочие еще находились в распоряжении частных владельцев. В республике существовало одно издательство.
Только сам Галактион мог бы рассказать, сколько энергии, настойчивости, даже неведомо откуда появившейся деловитости потребовалось для создания «Мнатоби».
Это был первый в Советской Грузии литературно-художественный и общественно-политический орган. Галактион сам добывал бумагу для каждого номера, налаживал его выпуск, редактировал материалы.
Усилия, затраченные Галактионом на организацию журнала, помогли ему досконально понять, чем живет Родина.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
