Роберт Масси - Николай и Александра

К такого рода призывам государь относился спокойно. Он полушутливо отвечал: «Дорогая! Премного благодарен за взбучку, которую ты мне устроила. Письмо твое я прочитал с улыбкой, ты разговариваешь со мною будто с ребенком… Твой „бедный, слабовольный“ муженек Ники». Трепов остался в проигрыше. Не сумев свалить Протопопова, он решил уйти в отставку. Однако император, подогретый письмом супруги, не принял отставки и пожурил его: «Александр Федорович, приказываю Вам продолжать выполнять Ваши обязанности с коллегами, которых я счел для Вас подходящими». Отчаявшийся Трепов прибегнул к последнему средству. Своего зятя, А. А. Мосолова, он послал к Распутину, чтобы предложить тому крупную взятку. По словам Мосолова, старцу было обещано «житье в Петербурге с оплатой его расходов на квартиру и содержание домашнего хозяйства, с той охраной, которая ему нужна для его личной безопасности, и 200 тыс. рублей единовременно, если Протопопов будет уволен. За это я [Трепов] требую, чтобы он не вмешивался в назначение министров и высших чинов управления. Относительно духовенства, если он будет на этом настаивать, я обещаю в это не вмешиваться». Но уговорить Распутина, и без того обладавшего огромным влиянием и в деньгах не нуждавшегося, Мосолову не удалось.

К 1916 году петроградское общество прониклось неприязнью к старцу и безразличием к войне. «Атмосфера в Петербурге была более нездоровой, чем когда бы то ни было, – вспоминал Брюс Локкарт. – Шампанское лилось рекой. „Астория“ и „Европейская“ – две лучшие гостиницы в столице – были переполнены офицерами, место которым было на фронте. Продлевать себе отпуск и ошиваться в тылу уже не считалось бесчестным». В конце сентября театральный сезон начался с появления Карсавиной в балетах «Сильвия» и «Белая лилия». На Палеолога, сидевшего в великолепном, голубом с позолотой зале, неизгладимое впечатление произвела нереальность представшей его взору картины: «Роскошная зала с лазоревой драпировкой с золотыми гербами переполнена: сегодня открытие зимнего сезона… Начиная креслами партера и кончая последним рядом верхней галереи, я вижу лишь радостные и улыбающиеся лица… Неприятные мысли о текущем моменте, зловещие картины войны, мрачные перспективы будущего рассеялись, как бы по мановению волшебного жезла, при первых звуках оркестра. Приятное очарование застилает все глаза». Увеселения продолжались всю осень. В Народном доме императора Николая II выступал несравненный Федор Шаляпин, исполнявший свои знаменитые партии в «Борисе Годунове» и «Дон Кихоте». В Мариинском театре ставились великолепные балетные спектакли – такие как «Египетские ночи», «Исламей» и «Эрос». Уводила зрителей в волшебный мир сказки Матильда Кшесинская, прима-балерина Императорского балета, танцевавшая знаменитую партию в «Дочери фараона». Исполняя роль обезьяны, над головой балерины с ветки на ветку скакал двенадцатилетний ученик балетной школы, которого пыталась подстрелить из лука Матильда. 6 декабря, после спектакля, ученика – это был Джордж Баланчин – привели в императорскую ложу, где его представили государю и императрице. Царь ласково улыбнулся юному танцовщику и, потрепав по плечу, протянул мальчугану серебряную шкатулку, наполненную шоколадными конфетами[79].

Для большинства населения России царица была предметом ненависти и презрения. Шпиономания приобретала в стране самые дикие формы. Большинство русских было твердо убеждено в существовании прогерманской партии, имевшей покровителей в самых верхних эшелонах власти. Правда, государя к числу германофилов не относили. Люди знали, что император неоднократно заявлял: «Заключить мир теперь – это значит одновременно бесчестье и революция». Знали, что он считал предателями тех, кто пойдет на сделку с врагом, пока германский сапог топчет русскую землю. Однако не пользовавшуюся популярностью императрицу вместе с реакционером Штюрмером, носившим немецкое имя, и Протопопова, встречавшегося в Стокгольме с германским агентом, открыто обвиняли в измене. После отречения Николая II от престола был произведен обыск в Александровском дворце в Царском Селе с целью найти подпольные радиостанции, с помощью которых заговорищики, по общему мнению, поддерживали тайные контакты с неприятелем.

Все были уверены, что Распутин – платный немецкий агент. Однако начиная с 1916 года ни германская, ни русская разведка не смогла представить доказательств такого рода деятельности старца. Да и вряд ли он мог быть шпионом. Отказавшись от крупной взятки Трепова, он отказался бы и от немецких денег. Какой иностранец смог бы наделить его большей властью, чем та, которой он и без того обладал? Ко всему, Распутин не жаловал чужеземцев, особенно англичан и немцев. Скорее всего, сведения, которыми он обладал, выуживались из него германскими агентами. «Было бы необъяснимо, – заявлял А. Ф. Керенский, – если бы германский генеральный штаб не использовал его [Распутина]. Проникнуть же в число распутинских поклонников не составляло труда. Он выступал против войны и не отталкивал от себя тех, кто придерживался таких же взглядов. Среди его окружения было столько всевозможного народа, зачастую с подозрительным или позорным прошлым, что появление новых персонажей едва ли было бы кем-то замечено. Распутин не прочь был поговорить и похвастать, так что агенту ничего не оставалось, как слушать его да на ус наматывать».

Есть основания полагать, что именно так и было. Морис Палеолог писал 21 октября 1916 года: «Из всех тайных агентов Германии, я думаю, нет более активного, чем банкир Манус… Я сильно подозреваю, что он является главным распределителем немецких субсидий. Каждую среду у него обедает Распутин… Есть, конечно, несколько милых женщин для оживления пира… Пьют всю ночь напролет; Распутин очень скоро пьянеет; он тогда болтает без конца. Я не сомневаюсь, что подробный отчет об этих оргиях отправляется на следующий день в Берлин с комментариями и точными подробностями в подтвержение».

Причина, по которой обвиняли в измене императрицу, была пустяковой. Когда Александра Федоровна разослала германским офицерам, находившимся в русских госпиталях, молитвенники, этот невинный жест назвали доказательством ее сговора с неприятелем. Английский атташе Нокс встретил на фронте русского генерала от артиллерии, который, пожав плечами, брякнул: «Что мы можем поделать? У нас повсюду немцы. Императрица и та немка». Даже находясь в царской Ставке, адмирал Нилов (тот самый, который вместе с Распутиным и бывшим директором департамента полиции Белецким участвовал в попойках с Манусом), преданный царю, ругал императрицу почем зря. «Не могу поверить, что она предательница, – разорялся он, – но то, что она с ними заодно, – это очевидно».