Я умею прыгать через лужи. Это трава. В сердце моем - Алан Маршалл
— А спать нам на полу? — спросил я его. Он задумался.
— Да — пока. Ведь за еду вам платить не придется. Одеяла вы получите сегодня вечером. Мебель и кровати я постараюсь купить как можно скорее. Завтра же начну ходить по аукционам. Как только обзаведусь мебелью, начну искать покупателя — на это потребуется несколько дней, не больше. Так что выручите меня, оставайтесь пока здесь.
Мы все молчали. Когда он ушел за одеялами, стали обсуждать, как нам быть. Я решил остаться. У меня не было денег на такси, чтобы перевезти вещи, да я и не знал, куда переехать. Питаться две недели бесплатно — значило для меня очень много. Трое жильцов тем не менее решили завтра же оставить пансион.
Один из них заметил:
— Уж очень высока арендная плата. Домовладелец разорит любого, кто возьмется содержать пансион, и мы опять окажемся на бобах.
— Повариха явилась в тот же вечер, но я ее увидел лишь на следующее утро. Это была низенькая, толстая, болтливая женщина с прыщавым, одутловатым от пьянства лицом. На ней было тесное платье в цветочек и грязные войлочные туфли, с отделкой из синих перышек. Как заметил один из жильцов, они придавали ей сходство с курицей-бентамкой.
Я проснулся рано — спать на полу было твердо, а одеяла оказались совсем тонкие, — и пошел в кухню, где она жарила сосиски.
— Здорово, милый, — сказала она. — Как жизнь?
— Хорошо, — ответил я. — А вы как поживаете?
— Неплохо. Сколько вас тут?
— Девять, кажется.
— Значит, восемнадцать сосисок, — подсчитала она и добавила: — И девицы тоже есть?
— Нет.
— Ну и отлично, как только в пансионе бабы заведутся, сразу же начинаются ссоры.
— Девушек вы, очевидно, недолюбливаете.
— Знаю я их, вот что, — сказала она и, подняв голову, в упор посмотрела на меня; по ее лицу видно было, что она непоколебимо уверена в собственной правоте.
— У вас есть дочери? — спросил я.
— Одна дочь… с позволения сказать.
— Что ж, девушки проходят через разные этапы, — пробормотал я, пытаясь понять, что она имеет в виду.
— Правильно! Этапы — это точно. Сейчас вот она проходит этап свободной любви.
— Ну да! — воскликнул я. — Подумать только!
— Что подумать только? — переспросила она, застыв со сковородкой в руке и вперив в меня подозрительный взгляд.
— Сам не знаю, — сказал я. — Просто к слову пришлось.
— То-то же, — продолжала она, удовлетворенная моим разъяснением. Совсем несмышленая девка. Сколько я работала, пока на ноги поставила ее, и вот награда — подбросила мне ребенка. Но не думай, что я что-нибудь против него имею, — поспешно добавила она. — Я его очень люблю. — Улыбка смягчила ее отечное лицо. — Он спит со мной. Его силой не вытащить из моей кровати. Не дается, и все тут.
Повариха заинтересовала меня, и я стал проводить немало времени в кухне, разговаривая с ней. Но готовила она отвратительно. Утром она подавала нам на завтрак сосиски, а вечером на ужин «тушеное мясо по-английски». Каждый день одно и то же.
— Нравится тебе «тушеное мясо по-английски»? — как-то спросила она меня.
— Только не каждый день.
— А какого рожна тебе еще нужно? — воскликнула она с возмущением. Может, жареную утку? Меня наняли досмотреть, чтобы вы тут не умерли с голоду, пока старикашка не продаст это заведение. Только черта с два ему это удастся, — добавила она.
Однажды утром я сидел над сосисками — есть их у меня не было ни малейшего желания. Она поставила передо мной на стол чашку чая и, увидев гримасу на моем лице, воскликнула:
— Ты что, не любишь сосиски?
— Нет.
— А я люблю, — сказала она выразительно и, наклонившись, взяла рукой с моей тарелки одну сосиску.
Она тут же съела ее, — и, глядя на это, я внезапно почувствовал, что не в силах буду еще раз сесть здесь за стол.
В тот же вечер один из оставшихся жильцов (а таких было всего трое), сообщил мне, что в доме через две улицы от нас сдается комната. Он видел в окне объявление. Комната без стола за семь шиллингов и шесть пенсов в неделю.
Я пошел посмотреть комнату. Дом был унылый, деревянный, с потрескавшейся и облезшей краской. Дверь мне открыла женщина с усталым лицом, выражавшим тихую покорность судьбе. Она повела меня в кухню, где на простом деревянном столе лежала груда черных женских спортивных костюмов. Женщина работала сдельно для какой-то швейной фабрики. Работа ее заключалась в том, что она выдергивала наметку из готовых вещей, получая по шесть пенсов за штуку.
— Очень глаза устают, когда выбираешь черные нитки из черной материи, пожаловалась она мне, потирая лоб худыми пальцами.
Хозяйка сказала, что завтрак готовить себе я смогу на газовой плитке. Затем она показала мне комнату. Она была больше, чем я ожидал, и в ней стоял стол. Единственное окно выходило на проезд, по обе стороны которого шел высокий забор. Железная кровать не шаталась, когда на нее садились, и одеяло еще не утратило ворсистости. Под столом и кроватью линолеум выглядел совсем новым, с ярким рисунком, но на остальной части пола он истерся до того, что стал ровно-коричневым.
Был в комнате и камин, но известковый раствор между потрескавшимися кирпичами уже давно выкрошился, и теперь трещины были забиты золой. Зола лежала и внутри камина. Дощатые стены были темно-коричневого цвета, только лак, покрывавший их когда-то, с годами вспучился и растрескался, и теперь они стали шершавыми, как наждачная бумага.
В комнате висела одна-единственная картина. На ней был изображен ангел с распростертыми крыльями, в белом одеянии; он держал за ручку златокудрую девочку и по узкому мостику вел ее в темный и мрачный лес. Надпись на картине гласила: «Ее ангел-хранитель».
Когда я разглядывал картину, женщина, до того молча стоявшая за моей спиной, тихо сказала!
— Это не я повесила, — картина уже висела, когда я здесь поселилась.
— Мне она не мешает, — сказал я. — Не беспокойтесь, пожалуйста.
Я снял комнату и в тот же вечере переехал, простившись с кухаркой.
— Желаю тебе удачи, — сказала она. — Я ничего против тебя
