Василий Голубев - Во имя Ленинграда

В девять часов утра 7 февраля - день, который, как и многие другие, запомнился надолго, - на прикрытие переправ вылетели двумя группами. Первую шестерку "лавочкиных" вел Владимир Дмитриев. С ним летели друзья-однополчане - лейтенант Николай Шестопалов и его ведомый Виктор Островский, питомцы Ейского авиаучилища. Соколята - называли мы их, еще не имевших поражений в бою.

Подлетая к плацдарму, Дмитриев получил указание атаковать на подходе к линии фронта группу противника, идущую с юга вдоль реки Нарвы.

- Вас понял! Я - "Ноль четвертый", - спокойно ответил Владимир и, увеличивая скорость, повернул навстречу врагу.

Вскоре он обнаружил плотный строй из шести четверок пикирующих бомбардировщиков Ю-87, летевших под прикрытием десяти "фокке-вульфов". Судя по всему, двадцать четыре бомбардировщика решили нанести удар по всем трем переправам. Но их замыслу не суждено было осуществиться: Дмитриев был опытным и отважным командиром.

- Я - "Ноль четвертый"! Атакуем на встречном, всей группой. Коля, приказал он Шестопалову, - прикрой повторные атаки на попутном. Понял? Действуй!

И "лавочкины", открыв пушечный огонь, врезались в строй врага. Два горящих Ю-87 вышли из общего строя. Еще три, получив повреждения, сбросили бомбы и повернули назад. Остальные, сомкнув строй, продолжали полет.

Теперь все решали мгновения. Дмитриев, развернув звено, ринулся в повторную атаку с задней полусферы. Шестопалов и Островский, маневрируя, отбивали атаки "фоккеров". Упорство и дерзость вновь принесли успех ударному звену. Загорелся еще один "юнкерс", два подбитых, снижаясь, повернули на запад. Строй распался. Сбрасывая бомбы на свои войска, "юнкерсы" легли на обратный курс.

- Коля, ранен, выхожу из боя, добивай гадов. Я - "Ноль четвертый".

Прикрытый ведомым, Дмитриев, теряя высоту, потянул к аэродрому. Четверка Шестопалова продолжала бой с десятью "фокке-вульфами", решившими свести счеты за бомбардировщики. Но уже летело на помощь посланное Ройтбергом патрульное звено Ла-5. Они были на подходе, когда одна за другой упали две машины - вражеская и наша. В лобовой атаке погиб Виктор Островский. "Лавочкины" погнали немцев, Шестопалов меткой очередью успел сбить еще одного. Победа! Но и наша утрата была горькой. Не стало двух прекрасных воздушных бойцов: Дмитриева и Островского.

В этот день не стихало небо над плацдармом и переправами. Все попытки фашистов поддержать свои войска были сорваны. Девять из двенадцати стервятников были записаны на счет нашего полка.

Разбор боевого дня с его победами и потерями - дело непростое. Командир обязан глубоко проанализировать действия каждой боевой группы, каждого летчика в отдельности, элементы, из которых складывался бой в целом, ситуации, ведущие к успеху или поражению, и, конечно же, сделать точные выводы. В отношениях с людьми необходима особая чуткость: указать на ошибки, не унижая достоинства, дать дельный совет на будущее. Моральные последствия боя очень важны, их нужно тонко уловить и принять соответствующие меры, чтобы мобилизовать коллектив по-боевому, - от этого зависит завтрашний успех.

Именно так прошел вечерний разбор 7 февраля, закончившийся клятвенным словом гвардейцев - беспощадно уничтожать фашистов до полного разгрома.

Ночью попутным самолетом Ли-2 в Ленинград вылетели майор Абанин и механик. Они повезли извещение о геройской гибели гвардии капитана В. Дмитриева и гвардии лейтенанта В. Островского, вещи погибших, письма их родным и близким от командования полка и боевых друзей.

Как-то вечером ко мне в землянку зашел лейтенант Шестопалов, сбивший в этот день над линией фронта красивой атакой в упор бомбардировщик Ю-88, за что был представлен к очередной награде - ордену Красного Знамени. Однако жесткое лицо его не выражало радости: глаза суровы, у рта горьковатые складки. Я спросил его, стараясь шуткой сбить уныние:

- Что случилось, гвардии победитель?

- Письмо получил от матери Виктора. Осталась совсем одинокая, что ей ответить - не знаю.

Он подал мне конверт.

- Садись, Николай...

По правде сказать, я не знал, как его успокоить. Помню, начал говорить о том, что у самого наболело. Война - страшное горе всего народа. Оно сейчас в каждой семье, у каждого солдата погибли друзья и товарищи.

- Ты потерял боевого друга, с кем делил победы и поражения. Я в этом бою потерял тоже одного из своих учеников - ленинградца Володю Дмитриева. Три года рядом летали.

Так оно и было. В марте сорок второго при штурмовке станции Мга мой самолет подбили, и Володя полчаса отбивал атаки врага, пока я не дотянул до аэродрома. Мне казалось, никакая пуля не вырвет его из наших рядов. Развернув треугольный конверт, затаив дыхание, прочел я письмо матери Виктора Островского к товарищам своего сына. Оно хранится и сейчас у меня. Вот оно:

"Здравствуй, дорогой Коля!

Коля, получила печальную весть, что мой дорогой сыночек Витенька погиб. Как тяжело. Нет слов для утешения, нет меры, которой можно было бы измерить это горе. Закатилось мое солнышко, уже больше мне не светит.

Коленька, дорогой летчик, славный сокол, отомсти за своего друга детства, ведь вы вместе голубей гоняли, вместе немцев истребляли. Перестал гудеть мотор боевой машины, перестало биться сердце в гордой груди моего сына.

Коля, дорогой! Напиши еще раз подробнее, как погиб Витенька, я хочу знать все о моем соколике. Коля, передай Витиным товарищам сердечный привет и пожелание долгого житья на славу родным, на страх врагам.

Мои дорогие соколы, отомстите за моего любимого и единственного сыночка. Дорогие, пишите. Мне очень грустно, некому теперь писать и не от кого ждать дорогих строчек. Я с удовольствием заменю мать тем, у кого из летчиков нет ее.

Обнимаю вас и желаю быть бессмертными, закончить войну и с победой приехать к нам. Я встречу вас, мои соколы, и приму, как принимала своего сына.

До свиданья, Коленька, пиши, жду ответа.

Островская М. А.".

- Ну что, Николай, давай завтра вечером соберем всех комсомольцев полка и зачитаем материнское обращение. Ведь у нас есть летчики, у которых фашисты убили родных. Может, кто-нибудь из них станет приемным сыном Марии Алексеевне...

Шестопалов поднялся.

- Спасибо, товарищ командир. Я сейчас поговорю с Сашей Ковшовым, у него немцы отца с матерью расстреляли, он переживает, добрый парень... Я тоже буду писать Марии Алексеевне, пусть и меня чувствует своим близким.

На собрании кроме молодежи были комэски и командование полка. Вместо доклада комсорг лейтенант Хлыстов прочел письмо матери - Марии Алексеевны.

В битком набитой землянке - летной столовой - стояла тишина, изредка прерываемая чьим-то участливым вздохом - горе матери разделяли люди, совсем не знавшие ее.