Ирэн Фрэн - Клеопатра

Разумеется, Октавиан воспользовался нерасторопностью своего врага. Он собрал налоги, выжал из населения все, что смог. Начались волнения, которые он подавил самым элементарным способом: быстро и щедро расплатился со своими солдатами, и те без труда урезонили возмутившийся было народ.

Римляне смирились, им даже понравилось, как решительно Октавиан восстановил спокойствие, они признали в нем поборника порядка, человека, чья жесткость оправдана благой целью: ведь он хочет возродить обычаи предков, вернуться к Риму изначальных времен. И потом, разве он не собирается выгнать из Города всех звездочетов, приехавших с Востока?

Октавиан, почувствовав, что его усилия увенчались успехом, решил заняться обработкой общественного мнения, незаметно настроить людей так, чтобы в должный срок они безропотно приняли весть о физическом уничтожении Антония. Между августом и октябрем он распространит на всю Италию клеветническую кампанию, которая так удачно прошла здесь, в Риме.

И вот, в течение нескольких недель, пока собираются его легионы, он переезжает из города в город, неутомимо возглашая во всех общественных местах, что царица Египта, опираясь на помощь Антония, которого она превратила в своего раба, намеревается утвердиться на Капитолии, построить для себя дворец на месте храма Юпитера и установить в Италии худшую из возможных тираний — тиранию женщины.

В каждом городе при одном упоминании слова regina толпами людей овладевает смятение. И тогда Октавиан перестает их пугать и требует, чтобы они принесли ему клятву верности ввиду предстоящей битвы. И повсюду происходит одна и та же сцена: охваченные страхом люди клянутся, что будут сражаться на его стороне.

В этот момент, как кажется, и выходят на сцену два персонажа, которых одних только не хватало, чтобы завязка трагедии состоялась: два предателя, бывшие члены кружка «неподражаемых», Планк и Титий.

Торопясь спасти свои шкуры, они являются к Октавиану и, без дальнейших околичностей, открывают ему содержание завещания Антония. Так, по крайней мере, сообщает нам традиция; но знали ли они в действительности содержание документа? Ничто на это не указывает. Тем не менее завещание было скреплено их печатями; о чем в нем говорилось, Октавиан мог придумать сам — лишь бы они это подтвердили.

Перебежчики, скорее всего, не предлагали ему подобный маневр, Октавиан сам был достаточно хитер, чтобы понять: поскольку Титий и Планк нуждаются в его покровительстве, совершенно очевидно, что они выступят в качестве свидетелей всего, что бы ему ни вздумалось рассказывать о завещании.

Октавиан притворился, будто охвачен священным гневом, ворвался в храм Весты и потребовал таблички Антония; весталки подняли крик, но не смогли ему помешать. Он вошел в хранилище, по видимости успокоившись, вскрыл документ, сделал вид, что не спеша читает и конспектирует его; затем, приняв позу оскорбленного достоинства, назначил экстренное заседание сената, на котором и огласил свои записи.

Завещание — по крайней мере, в том виде, в каком его представил Октавиан, — лишало наследства двух дочерей Антония от его законной супруги. Согласно Октавиану, Антоний оставил все свое состояние детям, которых родила ему Клеопатра, и торжественно подтвердил, что Цезарион является сыном Цезаря. Кроме того (опять-таки по словам Октавиана), Антоний выразил желание, чтобы после смерти тело его пронесли в торжественной процессии по Форуму, а затем похоронили в Александрии, рядом с телом Египтянки.

Изумление сенаторов было безмерным. Некоторые из них поражались тому, как Октавиан дерзнул обнародовать документ, который по самой своей природе мог быть прочитан лишь после смерти автора; другие, напротив, приняли за чистую монету последние желания, которые Октавиан приписал Антонию, и возмущались их святотатственным характером. Однако те и другие испытывали страх — тот же самый, что приковал их к месту в день мартовских ид и во время недавнего государственного переворота.

Именно на это и рассчитывал Октавиан. Воспользовавшись внезапной растерянностью присутствующих, он без труда убедил их одобрить предложенное им решение: Антоний был лишен всех своих титулов и низведен до положения частного лица. Затем один из самых верных приспешников Октавиана, Кальвизий, разразился диатрибой в адрес Антония, в которой, как обычно, смешал истинные и вымышленные факты. Если даже действительно, как он утверждал, Антоний подарил Клеопатре двести тысяч свитков из Пергамской библиотеки, чтобы она забыла о пожаре, когда-то уничтожившем сокровища Александрии, то разве можно поверить, что Антоний каждый раз бросал все дела и кидался за носилками царицы, если видел, как ее проносят по улице? Или что Клеопатра, желая быть уверенной, что Антоний помнит о ней, даже когда выполняет свои общественные обязанности, приказывала прилюдно передавать ему ее любовные записки, выгравированные на табличках из оникса или хрусталя…

Но Октавиану, прежде чем начинать войну, нужно было любой ценой очернить врага; и в это смутное время, когда молодые римляне, очевидно нарушая обычаи предков, начали воспевать удовольствия militia amoris («любовной войны»), он принялся сплачивать народ, играя на одном из самых древних психозов — маниакальном страхе перед безумствами, на которые толкает человека любовная страсть. Римляне непременно должны были услышать сказки о том, как Антоний бежит за носилками царицы или получает от нее пылкие послания на табличках из хрусталя, — иначе этих людей, мечтавших только о своем маленьком личном счастье, никакая сила не заставила бы вновь взяться за оружие. И, главное, забыть, что боятся они не столько Египтянку, сколько самих себя.

Между тем Октавиан пока не собрал все свои войска (некоторые легионы шли издалека — из Испании, из глубины Галлии) и не завершил строительство флота.

Значит, у Антония еще была возможность первым атаковать противника. Но он ею не воспользовался. Обеспокоенные инертностью своего лидера, его сторонники послали к нему гонца, Геминия, суть миссии которого можно выразить в одной фразе: он должен был убедить Антония расстаться с Клеопатрой.

Едва увидев этого человека, царица почуяла опасность. Но ее политическое здравомыслие уже настолько притупилось, что она приняла Геминия за агента Октавиана и решила во что бы то ни стало помешать ему встретиться с Антонием наедине. Она призвала на помощь своих прихлебателей, и, по ее указке, они стали наносить Геминию одно оскорбление за другим.

Однако римлянин был терпелив, настойчив и спокойно сносил все эти выходки. Каждый раз во время вечерней трапезы его сажали в конце стола и он оказывался под шквальным огнем злых шуток. Казалось, эта игра будет длиться бесконечно. Геминию все никак не удавалось поговорить с Антонием с глазу на глаз; тем не менее, несмотря на враждебность окружающих, он не собирался складывать оружие. Клеопатра первой потеряла терпение. Однажды за обедом она решила сыграть ва-банк и попросила гостя объяснить перед всеми собравшимися, какие дела привели его в Грецию.