Владислав Бахревский - Аввакум

Но и сам Василий Борисович, лаявший хохлов, кого вслух, кого про себя, на Москву тоже косо глядел, терпенье терял: обещанная царем супруга где-то все ехала, обещанный полк князя Щербатого где-то все шел…

Июль истек, а осенние войны для русских чаще всего кончались капелью из глаз. Было отчего Василию Борисовичу взрыкивать по-львиному.

Прасковья Ивановна, ненаглядная супруга киевского воеводы, приехала утром 2 августа, на полдня обогнав князя Щербатого с его воинством.

Кутерьма поднялась в воеводских хоромах. Одни служанки постель, привезенную из Москвы, взбивали, искали ей место, стелили, другие баню топили, духмяные травки запаривали, кирпичи анисовым квасом да медом взбрызгивали.

Василия Борисовича в ту пору в городе не оказалось. Был в десяти верстах. Делал смотр полкам иноземного строя: фон Стадена, Яндера, Крафорта, фон Ховена. Полки были молодецкие, выученные, солдаты все силой налиты. Офицеры стали спрашивать воеводу, когда будет приказ выступать, чтоб перед походом устроить для солдат баню.

– Я знаю, – сказал офицерам Шереметев, – вокруг меня шпионы как мухи вьются. Но что мухи коню? Выступать будем за день-два перед Спасом. Не мешкайте с баней.

О шпионах Василий Борисович не без умысла обмолвился. Он давно уже приметил шастающих по его двору мордастых, не больно старых нищих. Одному такому дали выйти из города, схватили, хорошенько вытрясли и нашли грамотку, в которой были указаны все офицеры Киевского полка и кому сколько платят жалованья. Не поднимая шума, соглядатая Ивана Выговского убили. С этого времени Шереметев на слуг из украинцев без отвращения смотреть не мог, подозревая в них тайных людей короля и Выговского. Закидывать сеть и вылавливать карасей не стал – дело хлопотное, небезопасное, а главное, можно восстановить против большинство казачества. Вот тогда Василий Борисович и объявил себя конем, а шпионов – мухами, Пусть знают, что он о них знает. Пусть всполошатся и всполошат своих хозяев. Ведь всякий умный раскрытый секрет поспешит поменять на иной секрет.

Василий Борисович, однако, считал себя умнее умного: ни одного распоряжения не изменил, все оставил, как постановила казачья рада в Василькове.

Воротился Василий Борисович от солдат в свой дом далеко за полдень, а в доме новые, да такие все свои, московские, шереметевские лица. Пролетел воевода соколом через комнаты в свою холостяцкую спаленку, а там кровать с периной под потолок, а на перине, как на воздухе, розовая да белая Прасковья Ивановна.

Уж такой промеж них ласковый бой затеялся, что только былину складную сказать. Но бой утих, и стал корить свою супругу Василий Борисович:

– Что же так долго ехала? Нынче я с тобой, и завтра с тобой, и еще два дня с тобой буду, а на пятый день у меня далекая дорога.

Сказал и сам не знал, как она далека, его дорога…

Боярыня от таких слов мужа всплакнула. А когда Василий Борисович по головке ее погладил, утешил, вздохнула и сказала:

– Побей, побей поляков, Василий Борисович, свет мой ненаглядный. Приведи ихнего короля в серебряных кандалах. Пусть царь тебя назовет князем, а меня пустят к царице приезжей боярыней.

Прасковья Ивановна к царицыному столу не допускалась. Ни в каком родстве не была с Марией Ильиничной, а приезжими боярынями были только родственницы царя и царицы. Мачеха Василия Борисовича Ульяна Петровна, в девичестве Пронская, – мама царевны Марфы Алексеевны, вдова Матвея Шереметева Анастасия Федоровна – мама царевны Екатерины Алексеевны, а она, Прасковья Ивановна, жена достославного воеводы, на порог царицын не пущена.

– Как ради тебя, лебедушки, не расстараться? – засмеялся Василий Борисович. – Приведу царю короля – борода его клинышком – в серебряных кандалах!

Русское войско под командой боярина воеводы Шереметева выступило из Киева 6 августа. Вместе с русской ратью следовали три казацких полка: Переяславский Тимофея Цецуры, Миргородский Павла Апостола и Киевский Василия Дворецкого, в пути к войску присоединился Прилуцкий полк.

Под Котельней Шереметев остановился, подождал, пока подойдет полк воеводы князя Григория Афанасьевича Козловского, победителя поляков под Уманью.

Войско шло взять у поляков Львов и навсегда кончить войну, но казацкие полки Хмельницкого, идущие своей дорогой к Слободищам, где назначено было соединение всех сил, остановилось в Гонгарихе. То, что Гонгариха далеко от Котельни, Шереметева не беспокоило, легче кормить армию, сердило другое – гетман торопил русское войско идти вперед, разбить коронного гетмана Станислава Потоцкого, который стоит где-то под Межибожем, затворяя путь на Львов. Почему путь на Польшу должно отворить «русским ключом», а не казачьим, Хмельницкий не снисходил объяснить.

Стоял гетман, стояли поляки, стояли под Баром четыре казачьих полка – Уманский, Браславский, Подольский и Кальницкий… И тогда Шереметев устроил смотр войску.

Перед командирами Тимофеем Цецурой, Осипом Щербатовым, Григорием Козловским, перед фон Стаденом, Крафортом, Павлом Апостолом, Василием Дворецким, перед грозным воеводой Василием Борисовичем Шереметевым прошла вся московская военная краса и сила.

Конные драгунские и рейтарские полки, пешие, солдатские и стрелецкие, поразили казачьих полковников. Стройностью рядов, выправкой, одинаковою для рот, а то и полков одеждою, доспехами, оружием. Такого войска было 9900 человек у Шереметева, 3900 – у Щербатова, тысячи полторы – у Козловского. Московское войско сверх того имело четыре тысячи казаков, набранных на Украине, но приписанных к полку киевского воеводы.

Полки Цецуры, Апостола и Дворецкого проехали гурьбой, одетые кто чего с кого-то снял, с оружием самым разным, от новейшего польского до прапрадедовского, переходившего от отца к сыну. Казачьего войска, подчинявшегося наказному атаману Цецуре, набралось чуть больше двадцати тысяч.

– Господа полковники, возьмем Львов? – спросил Василий Борисович казаков и сам же ответил: – С такими-то молодцами как не взять!

– Коли всеми полками соединимся, то возьмем, – не без уклончивости согласился миргородский полковник Павел Апостол.

Цецура улыбался и молчал.

– Смотреть на русское войско – страх за врага берет, – польстил киевский полковник Василий Дворецкий.

– Мои казачки вчера татарина поймали, – сказал Цецура, – говорит, к Потоцкому нуреддин Келькимет пришел. Тысяч, говорит, сорок, да с нуреддином меньше и не ходит. С ханом – сто тысяч, с калгой – шестьдесят – восемьдесят.

– Почему мне о поимке языка не доложили? – вспыхнул Шереметев.

– Мы думали, татарин пустое говорит, но сегодня еще одного татарина поймали. Этот тоже сказал, что нуреддин пришел.