Жоржи Амаду - Касстро Алвес

Два предмета не давались мальчику в то время — математика и португальский язык{23}. И это было вели-ним огорчением для Абилио Боргеса, который настолько любил чистый, правильный язык, что хотел даже привезти из Коимбры[15] учителя, который учил бы произношению. Согласно свидетельству современников Кастро Алвес «не присасывался к книге, ему достаточно было просто прочитать, чтобы усвоить уроки». Но у него уже не хватало времени на все: и сочинять стихи для «оутейро», и редактировать школьную газету своей группы, и мечтать о факультете в Ресифе, где читали и переводили Виктора Гюго. Уже в колледже маленький кружок начал читать французского поэта в переводах мальчика Сесеу.

Да, подруга, был предмет, который пришелся мальчику по вкусу и который он усвоил сразу, с поразительной быстротой. Это был французский язык. Он стремился овладеть французским, чтобы читать Гюго в подлиннике.

Со времени колледжа Виктор Гюго стал его большим другом, другом, который сопровождал его всю жизнь. У Гюго юный поэт научился ценить слова и чувства. Не было ничего более важного для Кастро Алвеса, чем знакомство в детстве с Виктором Гюго. Это позволило ему выдвинуться среди прочих юных поэтов и освободиться от влияния Байрона. Без знакомства с Гюго его поэзия, возможно, развивалась бы в иных направлениях и, возможно, не достигла бы такой силы. Однако не следует приписывать только Гюго освободительный и героический характер поэзии Кастро Алвеса. Хотя ни один поэт не волновал его так и ни одним из поэтов он так не восхищался. В те дни в колледже он если не взирал на окна тюрьмы, где томился Лисбоа, то душой и телом отдавался вихрю, которым были для него произведения Виктора Гюго. Благодаря им он познал величие, красоту и свободу, они волновали и возвышали его.

И, возможно, знакомство с Гюго было полезным для него уже при первом тяжелом потрясении, которое он вскоре пережил. Во время его пребывания в колледже умерла его мать, Клелия Бразилия. Хрупкая, красивая Клелия Бразилия, всегда болезненная и после трагедии Порсии как бы напуганная жизнью, была очень привязана к детям; нежная и мягкая, она в один прекрасный день оставила их без своих забот. Жозе Антонио, болезненный и нервный, предпочитавший Байрона Гюго и думавший всегда о смерти больше, чем о жизни, не выдержал потрясения и, полный отчаяния, выбросился из окна. Его спасли, он написал в память о матери исполненные страдания стихи, рыдал и проклинал жизнь.

Сесеу выдержал удар с той же отвагой и мужеством, с которыми переживал и в дальнейшем все тяжкие моменты своей жизни. Он не сочинял стихов, посвященных покойной матери, — и воспел ее только несколько лет спустя, не потерял веры в жизнь, не искал смерти. Он страдал, без сомнения, ибо любовь жила в нем постоянно и он очень любил прекрасную и нежную Клелию Бразилию. Но он не пришел в отчаяние. Будучи моложе брата, он оказался гораздо более мужественным, чем тот, ибо жил не только среди книг, но и среди людей.

Тюрьма, где отбывал наказание Жоан Лисбоа, стихи Виктора Гюго, «оутейро»… Однако, помимо этого, было, подруга, и еще кое-что, что оказало сильное влияние на мальчика, что наложило на него свой отпечаток.

В эти лунные ночи Байи, когда с неба спускалась бесконечная тайна, когда с моря доносились нежные песни йеманжи, когда с земли поднимался одуряющий запах цветов, в эти ночи, подруга, из самых укромных уголков города, из-за холмов, из самой глубины ночи, неведомо откуда, доносились звуки, которые мы, замирая, слышим и сегодня в гавани. Это топот ног и хлопание в ладоши на макумбах, это кан-домблэ[16], устраиваемые в честь святых: Ошосси — «моего святого», Омолу — богини, которой ты так боишься, Шанго и Ошума. Это барабаны атабаке, звуки которых разносятся над городом, окутывают его и уносят в мечту. Мы знаем, подруга, что там, где мы столько раз с тобой бывали, в этих укромных местах, где наши братья негры чествуют своих бедных богов, там танцуют негритянки в красивых одеяниях. Мы знали с тобой, что в любой момент полицейский отряд может совершить налет на макумбу и забрать жрецов, их помощников и «святых»; мы знали, что кандомблэ всегда риск, что у негров даже боги не могут свободно танцевать на этой земле. Но все же на склонах Баии не переставал звучать трагический голос атабаке и не переставали звучать песни Йеманжи, нашей матери, хозяйки моря и нашей судьбы. Что с того, что на спине Прокопио{24}, нашего друга из Матату, видны следы кнута, как напоминание об этих внезапно оборвавшихся празднествах? Прокопио все же не перестал чествовать своего святого — Шанго. А разве ты сама, когда приходит время, не относишь мыло в подарок доне Жанаине, ибо это она привела тебя ко мне, твоему другу? Прислушайся! Звуки атабаке доносятся издалека, никто не знает откуда. Под эти звуки будут танцевать негры, и тайна Баии останется неразгаданной.

Раньше, негритянка, было хуже. Во времена Кастро Алвеса негры были рабами; их покупали на аукционах, это был товар, который продавали, обменивали, эксплуатировали. И взамен того, что они дали белым, — свою силу, свой пот, своих жен и дочерей, мягкость своего говора, который смягчил наше произношение, свою свободу — взамен всего этого белые соизволили дать им, помимо кнута, своих богов. Но богов, богов леса и пустыни, негры привезли себе из Африки и продолжали оставаться верными им, сколько бы ни молились богам своих хозяев. И они выкопали под землей городов храмы, до которых белый человек не мог добраться.

Ночью в колледже, когда другие ученики уже спали, мальчик Сесеу ожидал, напрягая слух, когда раздастся музыка, печальная, как тоска по родине, сильная, как призыв к мести, таинственная, как далекая надежда. Она доносилась, катясь по склонам, выходя из глубин земли. Звуки атабаке проносились через весь город, чтобы найти отзвук в сердце Кастро Алвеса. Он садился в постели и оставался так с закрытыми глазами, с бьющимся сердцем, чувствуя, что в нем отзывается каждый удар атабаке. Это страдала вся черная раса, она отчаивалась и боролась, сохраняя при этом нечто свое, только ей одной присущее. Варварская, примитивная, одержимая музыка манила мальчика, она была как зов.

Кастро Алвес слушал плывущие над городом звуки атабаке. Никогда он не боялся, как его сверстники, этих африканских ритмов. Он чувствовал себя одним из негров. У Гюго он познал значение свободы, а звуки атабаке говорили ему, что есть народ, который нуждается в освобождении.

Колледж спал в таинственной ночи Баии, спали десятки ребят. Только один из них лежал с открытыми, лихорадочно горящими глазами; доносящаяся из ночи музыка влекла его к негритянской расе. Звуки атабаке манили Кастро Алвеса. И вот ночью в колледже, в спальне, заполненной детскими снами, он готовится ответить на этот зов. Его голос вскоре прозвучит сильнее звуков атабаке, моя подруга.