Жоржи Амаду - Касстро Алвес

Однако в один прекрасный день он вернулся, подруга. На площадях, в академиях, в театрах, в каждом доме, в каждой молодой груди находил отзвук его голос. Он торопился жить, его изнуряла лихорадка, и голос его звучал глухо, и обращался он сейчас только к ней одной. Он словно вернулся после долгой, славной битвы, смертельно раненный. Для больного героя и скромной девушки из сертана снова началась та идиллия, что некогда наполнила радостью детство поэта. Леонидия была для него вечно надежным портом, тем портом, где судно бросает якорь после бури, принеся на корпусе следы стоянок в других портах, водоросли других морей.

Много лет назад, подруга, родилась эта любовь, весною в полях, под солнцем сертана. Мальчик находил очарование в каждом цветке, в каждом луче солнца, отражавшемся в водах реки; нераскрытая тайна виделась ему в каждой улыбке соседской девочки с длинными косами и глазами с поволокой. Леонидия казалась ему лучом лунного света, серенадой, той звездой, которой мальчик любовался из окна своей комнаты. Бледность Леонидии, ее ресницы, ее иссиня-черные волосы — все это так не вязалось с пылающим южным солнцем. От нее исходила тайна, нечто, заставлявшее трепетно биться маленькое сердце Антонио. До того, как он увидел Леонидию, его взоры были обращены к цветам, к солнцу и полю, к стонущим невольникам. Он подготовился лишь к тому, чтобы воспевать природу и изнуренных непосильным трудом рабов{15}, у Леонидии он научился любить те прекрасные слова, которые она знала. До тех пор ему ведомы были лишь сверкание солнечных лучей и шорох воды в реке, бесценная красота белых лилий и заливистые трели птиц, но он еще ничего не знал о смехе девочки, о тайне ее глаз с поволокой, об очаровании иссиня-черных волос. Не заполни Леонидия дней его детства, он, возможно, сделался бы крупнейшим певцом природы Бразилии{16}, поэтом невольников и свободы. Ей поэт, очевидно, обязан тем, что стал человеком, который лучше всех умел говорить на португальском языке о любви и о женщинах. А пока же этот мальчик многое знал о природе и о страдании, но ничего не знал о любви.

Как-то Антонио взял за руку соседскую девочку, и они, отправившись гулять в поле, дошли до самого берега реки. Эта прогулка была сказкой. Леонидия прыгала по камням, громко смеялась, Антонио догонял ее, она несла в руках цветы, в глазах ее была тайна. Она знала название каждого цветка, узнавала по голосу каждую птичку. Но вот она вплела цветы в косы и стала похожа на лесную фею. Серебряные рыбки подплывали кормиться из ее рук. Мальчик смеялся, но она была серьезна, ее детское личико отражалось в воде, в которую она окунала руки.

Домой они возвращались бегом, девочка бежала стремительнее лани, и смех ее звучал веселее, чем поток воды, текущий по камням. Потом они отдыхали в тени дерева, и Антонио, пользуясь остановкой, рассказал своей подруге одну историю, которую услышал накануне вечером от негритянки Леополдины. Это была история о заколдованной принцессе, которой подчинялись птицы и рыбы и которая путешествовала в лунном луче и разносила над землею весну. Внезапно мальчик вообразил, что Леонидия и есть заколдованная принцесса, фея этих полей, богиня этих белых лилий. Мальчику нравилось говорить о том, что он чувствовал, и он тут же обо всем этом сказал Леонидии. Она вскочила, побежала, ее веселый хохот разнесся над полями, и бесконечная радость охватила сердце мальчика. Когда же в ночи над фазендой серенада прорезала небеса, мальчик почувствовал в музыке иной, необычный смысл, и нежный плач в струнах гитары показался ему сегодня еще нежнее.

На следующий день Антонио лихорадочно ждал на пороге дома появления девочки: ему уже не хотелось идти в поле одному, среди окружавшей его красоты ему уже чего-то не хватало. Почему же она не идет, почему не поможет полевым цветам раскрыть свои венчики, почему не идет полюбоваться собой в зеркале реки?

Птицы, подруга, скоро стали узнавать двух детей, которые ежедневно, взявшись за руки, шли по направлению к реке. Цветы распускались — красные, синие, желтые, птицы пели, река спокойно катила свои воды. Дети беспричинно смеялись и поверяли друг другу свои детские секреты. «Когда мы вырастем, ты станешь моей маленькой женой…» Леонидия никогда не спорила с ним, она была подобна тростинке, которая сгибается на ветру. Уже с этих дней детства она полюбила Антонио и отдала ему свое сердце. Она быстро поняла, что не будет с ним всю жизнь рядом, что настанет день, когда он унесется от нее как ветер, а если и вернется, то вскоре снова пустится в обратный путь, и никогда он не будет принадлежать ей только. Однажды, много лет спустя, он написал для нее самую прекрасную из своих любовных поэм{17} и в качестве эпиграфа поместил стихи другого поэта{18}, стихи о ветрах, которые проносятся, безумные и легкие, и не возвращаются, чтобы увидеть цветы.

Леонидия никогда ни на что не жаловалась и никогда не переставала любить своего поэта. А когда он умер, мир кончился для нее, безумие стало ее прибежищем. И в помешательстве единственной реальностью для нее остались посвященные ей стихи и ласковые слова, которые он говорил ей.

Кастро Алвес познакомился с ней на полях Курралиньо. И она окончательно связала его с землей и природой сертана. К природе и к ней он возвращался трижды. Она была для него «верой, надеждой и любовью».

Из всех возлюбленных Кастро Алвеса ни одна не была столь героической и столь отзывчивой, как Леонидия. Она не просила мальчика бегать с ней по полям, она не просила стихов, не просила жениться на ней, не просила верности, даже хотя бы любви. Она осталась перед ним заколдованной принцессой, подарила ему несколько улыбок в детстве, свои губы в молодости, позволила ему в конце жизни склонить лихорадочную голову к своей груди. Она видела, что дни его сочтены, и понимала, что он уезжает, чтобы умереть вдалеке. Быть может, лишь тогда она попросила его о чем-то, быть может, попросила, чтобы он остался, она надеялась, что тут к нему вернется здоровье. То была единственная просьба, с которой обратилась к нему подруга детства, возлюбленная в юности, любимая в эти дни его болезни:

Не уходи! Тебя мы все так любим!К тебе мои привыкли даже птицы…

Не ради себя она просила его об этом. Его усталое, больное сердце было разбито другими женщинами. Затем, только затем, чтобы он не отправился искать «хотя бы призрак надежды», она просила его:

Зачем, куда уходишь, мой любимый?Найти слугу, иль друга, или братаВерней меня не сможешь никогда ты.А если ты, бессонницей томимый.

Захочешь в музыке искать покой,Сумеет разве кто-нибудь другойВоспеть тебе, как я, под звук гитарыМою любовь, ее восторг и чары?

Он хорошо знал, подруга, что уже никогда больше не найдет «семьи добрее, чем ее заботы». Она сама сказала ему: