Виктор Ротов - И в засуху бессмертники цветут... К 80-летию писателя Анатолия Знаменского: Воспоминания

Заглянуть в классику никогда не поздно…; после памятной встречи, посвященной А. Д. Знаменскому. В первом ряду (слева направо): В. С. Ротов — прозаик, Н. С. Знаменская, О. А. Знаменская. Во втором ряду — работники музея

Геннадий Пошагаев

СЛЕДУЯ ПОЛЕЗНЫМ СОВЕТАМ

«Должен сознаться, что все эти переделкинские дни были насыщены впечатлениями от общения с Анатолием Дмитриевичем, а также полезными и небезынтересными разговорами, и вдруг как‑то пусто стало без нашего лидера»

Помню, как на краевом семинаре молодых литераторов в 1969 году писатели похвалили мои первые рассказы. Но потом со мной что‑то случилось, а вернее, попал я в полосу невезенья: одолевала болезнь, вдруг как бы утратил уверенность в себе. Ничего не получалось, о чем бы ни пытался писать. И хотя вдохновение не приходило, тем не менее приступил к написанию повести на рабочую тему о молодежи авиационного завода. Вещица получилась сырая, объемом страниц 300. И не хватало мастерства довести ее до ума, и я, придя в отчаяние, забросил эту повесть, не мог ее даже видеть. И как‑то пожаловался Знаменскому, который в то время жил в Хадыженске, мол, так и так…

Знаменский прислал письмо:

«…То, что не можешь видеть свою рукопись, это — нормальное развитие событий. Придет еще такая минута, когда будешь снова ласкать ее, как молодую жену. Но надо этот момент ускорять раздумьями по тем узлам, которые в ней тянут главную линию. Не ждать пассивно. Искать новые повороты и оттенки того движения, которое там запрограммировано с самого начала. Должно возникнуть также побуждение отсечь лишнее. Жалеть текст нельзя… Если буду в Краснодаре, то возьму повесть посмотреть. Интересно все же. Да и надо вас, стригунков, дотягивать — в меру наших сил, конечно…».

У нас с Анатолием Дмитриевичем сложились дружеские отношения, завязалась переписка. Он и его супруга Нина Сергеевна хорошо знали мою жену, которая работала бухгалтером в писательской организации, и потому Знаменские в присылаемых письмах приглашали меня и жену приехать к ним в гости. А потом вдруг пришла в голову мысль: что если сходить к Знаменскому на «своих двоих», как это я проделал однажды, сходив пешком в Новороссийск?..

Погодка на удивление выдалась — любимая пора — осень! И я отважился, пошел в Хадыженск: хорошая разминка, и почему бы не посмотреть, как живут настоящие писатели!

После Горячего Ключа шел по горам. Иногда ночами при луне и ярких звездах. Мимо меня с ревом проносились груженные бревнами лесовозы. Порою так заносило прицепы, что я едва успевал отскочить в сторону. Помню, прибрел я в какой‑то поселочек (название которого не вспомню), в крайнем дворе с машины выгружали арбузы, и я напросился в помощники. Хозяева, благодарные мне, пустили к себе на ночевку. Но заснуть не удавалось, молодые хозяева что‑то не поладили между собой, и мне пришлось их мирить. Горячо убеждал, что живем один раз на свете и надо быть терпимее, добрее друг к другу. И они под влиянием моего вмешательства, смотрю, притихли. Потом включили свет в кухоньке, стали жарить картошку, позвали меня к столу, — и это среди ночи. Угостили самогоном и признались мне, что я им понравился, и мы разговорились…

Короче, в Хадыженск я пришел где‑то во второй половине дня. Постоял, отдышался у калитки, где жили Знаменские, и наконец дождался, когда гавкнет огромная овчарка. Поверх высокого забора я разглядел ухоженный просторный двор, у входа в дом — беседку, оплетенную виноградом, и ровную дорожку, что вела от крыльца к калитке. По этой дорожке вышел ко мне в пижаме Анатолий Дмитриевич, удивился, узнав меня. Следом за ним вышла Нина Сергеевна. Она улыбалась. Недоумевая, спросили, почему я без жены приехал?

— А я не приехал! — огорошил хозяев. — Пришел пешком из Краснодара…

— Как это?.. — не понял Анатолий Дмитриевич, оторопев и поморгав глазами.

— А вот так, очень просто, — засмущался я и рассказал им про то, как люблю ходить пешком…

— Постой, Геннадий, что за чушь, — перебив, нахмурился Анатолий Дмитриевич, думая, что я пошутил. — Так ты… Или денег не было на проезд?

— Да не — ет, — засмеялся я, — деньги имелись, дело не в них, захотелось попутешествовать, воздухом подышать, природой полюбоваться…

Знаменский пожал плечами. Я продолжал объяснять:

— Такое, ну — у… желание, порыв овладел мною… Вот так же я ходил в Новороссийск и под впечатлением похода написал рассказ «Светофоры зеленые». Вы еще похвалили, Анатолий Дмитриевич…

— Помню. Да, помню… Рассказ действительно хороший…

— Вот и к вам пришел. Вдруг опять напишу что‑нибудь.

Мои рассуждения развеселили Анатолия Дмитриевича:

— Ага, романтик, значит… так теперь что же получается: чтобы, например, тебе написать большой роман или повесть, потребуется пехом идти до самого Урала! Так, что ли?! — сощурив глаза и вздохнув, Анатолий Дмитриевич заметно рассердился. — Не то ты говоришь: надо быть в гуще жизни, жить интересами народа… Это ты, брат, шалишь насчет того, что тебе хочется бродить! Погоди немного, с годик. Около тебя уже не одна жизнь, а две, и это, пожалуй, самое главное богатство, которое надо сейчас не только понаблюдать, но и «творчески проникнуться». Пасенюковские «горы, небо и люди» еще не уйдут от вас. Главное‑то в другом — в середке… Ты лучше выбери время, возьми отпуск и поезжай в село или станицу, поживи среди людей и там столько всего узнаешь об их судьбах, что тебе хватит материала на целую книгу, и отпадет надобность переться до Урала…

Я понимал, как полезны советы Анатолия Дмитриевича, хотел что‑то сказать, но вмешалась Нина Сергеевна, позвала нас в дом. Познакомили меня с их дочками и сели обедать, выпили водки, а после мы с Анатолием Дмитриевичем перебрались в его кабинет и просидели до глубокой ночи. Анатолий Дмитриевич говорил о работе над незаконченным романом о Гражданской войне на Дону и Кубани, о Филиппе Кузьмиче Миронове. Он был искренен настолько, будто бы не с начинающим литератором, а с близким человеком беседовал, во всем доверяясь. И что не забылось: читал отрывки из нового романа «Золотое оружие», который далее перерастет в роман — хронику «Красные дни».

Уже при чтении этой незаконченной рукописи, оценивая ее на слух, я почувствовал, какой это большой писатель. Меня переполняло чувство гордости, что автор доверяет начинающему прозаику, и как было приятно, когда он, прерываясь, сомневаясь в чем‑то, желал услышать мое мнение о той или иной сцене, и насколько все психологически достоверно им изображено. Но мне ли судить, что хорошо, а что плохо? Я понял, как много предстоит работать над собой, чтобы стать таким писателем. И вот слушаю.