Владимир Сысоев - Анна Керн: Жизнь во имя любви

В 2007 году вышла книга одного из крупнейших российских специалистов по славянской мифологии и палеографии академика В. А. Чудинова «Тайнопись в рисунках А. С. Пушкина. Разгадка кода гения». Её автор даёт расшифровки многих тайнописных текстов поэта, вставленных им в его графические изображения. Не вдаваясь в острую полемику, развернувшуюся в печати по поводу этой работы, хотим, тем не менее, привести расшифровку учёным одной фразы, вмонтированной Пушкиным в причёску молодой женщины, изображённой рядом с портретом Марии Раевской в рукописи второй главы «Евгения Онегина» (по определению А. М. Эфроса, это портрет одесской знакомой поэта Амалии Ризнич): «Анна Керн – слюбила Пушкина. Это дико».

Если расшифровки Чудинова не являются мистификацией, то перед нами – первое признание поэта в любви к Керн. В словаре В. И. Даля слово «слюбиться» обозначает «полюбить друг друга взаимно». Но шифром написано, что Анна Керн слюбила Пушкина, то есть вроде бы заставила поэта полюбить её; продолжение фразы констатирует: с точки зрения Пушкина, «это дико», чтобы его, покорившего столько женских сердец и оставшегося при этом к ним равнодушным, вдруг влюбила в себя молодая генеральша. Причём черновик второй главы «Евгения Онегина» с XI—XII строфами, среди которых помещен интересующий нас портрет, датируется концом октября 1823 года. Пушкин живёт в это время в Одессе, увлечён Амалией Ризнич, общается с приехавшей из Киева семьёй Раевских, в том числе с Марией Николаевной, на горизонте уже появилась Екатерина Ксаверьевна Воронцова – и вдруг фраза об Анне Керн… К этому времени прошло уже более четырёх лет со дня встречи поэта с нашей героиней, но, по–видимому, её образ продолжал занимать его мысли.

Чудинов сомневается в правильности прочтения им слова «слюбила» и приводит другой вариант – «слопала». Тогда получается, что Анна поглотила Пушкина, полностью завладела его вниманием и его сердцем. Такое толкование кажется нам ближе к истине.

10 марта 1819 года, как уже говорилось выше, Ермолай Фёдорович Керн был назначен командиром 9–й бригады 25–й пехотной дивизии, квартировавшей в Дерпте, и жена, после короткого визита на Пасху, которая в этом году была 6 апреля, к родным в Тверскую губернию, последовала за ним.

«Этот милый Дерпт всегда мне будет памятен, – писала Анна Петровна. – Мне там было хорошо. Ко мне туда приехали дорогие гостьи: тётка (Прасковья Александровна Оси–пова. – В. С.) и многолюбимая сестра Анна Николаевна Вульф, которая приехала летом и осталась у меня гостить до зимы. Мы там много читали, много гуляли, выходили и выезжали всегда вместе… Мы переезжали из города в город, поджидая и осматривая полки нашей бригады. Керн ездил то провожать их, то встречать; а мы с Анной Николаевной жили в маленьком городке Валке, в весьма поэтическом домике с садиком, при выезде из города». В Дерпте Анна познакомилась с воспитанницей Олениных Анной Фурман{21} – многолетней неразделённой любовью К. Н. Батюшкова, а через неё подружилась с М. А. Мойер{22}, которую называла «ангелом во плоти, первой любовью Жуковского и его музою»: «Никогда не забуду времени, проведённого с нею и у неё в её маленьком садике или в её уютной гостиной, слушая музыку: она с мужем играла очень хорошо на фортепиано в четыре руки». Умную, начитанную молодую женщину с тонкой чувствительной душой влекло к общению с интересными людьми.

Дивизионный командир генерал–лейтенант В. Д. Лаптев вручил здесь генеральше Анне Керн присланный по команде подарок кума–императора – украшенный бриллиантами великолепный фермуар{23}, изготовленный на заказ в Варшаве и стоивший шесть тысяч рублей ассигнациями.

В сентябре 1819 года Анна имела ещё один счастливый случай беседовать с Александром I на балу{24} во время маневров в Риге, где она была вместе с мужем и Анной Николаевной Вульф. Бал, устроенный в зале дворянского собрания, предварялся, сразу по приезде императора, обедом с командирами частей, участвовавших в маневрах, на котором присутствовал и муж Анны Петровны.

«Керн обедал там же и возвратился довольно поздно в очень радостном расположении духа, – вспоминала она, – и начал меня, всегда ленивую, торопить туалетом, говоря, что я и то опоздала, что не хорошо приехать на бал позже императора. При этом рассказал утешительное известие о своём свидании с царём и некоторого рода примирении.

– За обедом, – сказал он, – император не говорил со мною, но по временам смотрел на меня. Я был ни жив ни мертв, думая, что всё ещё состою под гневом его! После обеда начал он подходить то к тому, то к другому, – и вдруг подошёл ко мне: «Здравствуйте! Жена ваша здесь? Она будет на бале, надеюсь?»

На это Керн, натурально, заявил свою горячую признательность за внимание, сказал, что я непременно буду, и приехал меня торопить… Мне было заранее выписано из Петербурга платье – тюлевое на атласе и головной убор: маленькая корона из папоротника с его воображаемыми цветами. Это было очень удобно для меня или моей лени и неуменья наряжаться. Я только заплела свою длинную косу и положила папоротниковую корону, закинув длинные локоны за ухо, и прикрепила царский фермуар…

Можно сказать, что в этот вечер я имела полнейший успех, какой когда–либо встречала в свете!..

[В зале], пока император не приехал, музыка не играла, слышен был только сдержанный говор ожидавших его… »

Анна Петровна сама оценивала этот свой выход в свет как несомненную победу:

«Сакен (генерал Остен–Сакен. – В. С.) меня заметил и, подойдя, вывел почти на середину залы, где остановился, и осыпал меня комплиментами, и просил снять длинную перчатку, чтобы расцеловать мне руку; я очень сконфузилась, разумеется, оробела, неловко раскланялась с ним и воротилась в свой уголочек…

Скоро вошел император, грянула музыка с хор… Он остановился, выслушал [хвалебный] гимн с благосклонной улыбкой, прошёл несколько далее и, по странной, счастливой случайности, остановился прямо против меня»…

Император танцевал с ней третий танец. Он «увидел меня, своё скромное vis–a–vis, – и быстро протянул руку. Начались обычные комплименты, а потом сердечное выражение радости меня видеть – и расспросы о моём здоровье. Я сказала, что долго хворала и что теперь надеюсь полного выздоровления от чувства счастия по случаю возвращения его благосклонности к моему мужу. Он вспомнил, что мельком меня видел в Петербурге, и прибавил: „Vous savez pourquoi cela n'a pu etre autrement“ (Вы знаете, почему не могло быть иначе).

Я уж и не знаю, что он хотел этим сказать. Не потому ли только не встречался и не разговаривал со мною, что всё ещё гневался на Керна?.. Он сказал, что помнит, как мы молились в Полтаве, «dans cette petite eglise, si vous vaus sou–venez?» (в той маленькой церкви, если вы помните?).