Вардван Варжапетян - Пазл-мазл. Записки гроссмейстера

Пробовал я эту мацу. Огромные, толстые, твердые листы, пробитые крупными точками.

Кто-то все-таки не утерпел, донес. Вызвали в райотдел госбезопасности – как раз в 51-м, когда в самом КГБ раскрыли «сионистский заговор». О чем его спрашивали, Копылович не говорил. Но печь мацу перестал. Вообще печь перестал – руки тряслись. И говорить перестал – язык трясся. Весь трясся.

Не знаю, как он оказался в Москве, но я его встретил у синагоги. Стоит под дождем в брезентовом балахоне. И многие его знают. Подают, даже по фамилии называют. Оказывается (это мне рассказали потом), приглашали даже за праздничный стол в синагоге. Но однажды он испортил весь седер. Когда евреи вышли из-за столов перекурить, старик кинулся собирать с пола кусочки мацы, пихал в рот. Кто-то пожалел его: «Что вы берете с пола? Возьмите целую, ешьте!»

А он все ползал, собирал, целовал каждую крупиночку, пока его силой не выволокли. И больше не звали.

Долгим у нас получился Исход. Из тех, которые с первого дня Исхода шли за Моисеем, реку Иордан перешли только Иегошуа Бин-Нун и Калев, два разведчика. Двое из шестисот тысяч мужчин.

Один писатель, знакомый по шашкам, как-то пригласил меня в Дом литераторов на моноспектакль «Исход» – это когда один актер играет за все.

Два часа я не шелохнулся. После спектакля ни аплодисментов, ни цветов. Так, три хлопочка. Оглянулся назад: зал пустой. Мы с моим знакомым, еще три еврея и поэт Андрей Вознесенский. И он говорит моему приятелю:

– А красиво, когда зал пустой.

А у меня гусиная кожа. Представил, как Моисей оглянулся, а за ним – не шестьсот тысяч, а всего шестеро. И где бы сейчас мы были? В Красной книге? В музее, рядом с плачущим большевиком? В зоопарке? И там бы нас не было. Даже ржавой таблички.

И все равно четыре пятых евреев-рабов остались в Египте! Испугались бежать.

Помню, летел в Якутск судить соревнования. Застряли в Тикси. Там тоже нашлись шашисты-полярники, а у них – спирт под вкуснейшую строганину.

И показали мне женщину в драной малице, сидевшую на снегу возле пельменной. Оказалось, последняя камусинка. Последняя от всего маленького народа. Дотлевала искоркой на снегу.

А может, я зря полюбил шашки? Ведь вся жизнь прошла между ходами. В прямом и переносном смысле. А?

О, эта еврейская привычка отвечать вопросом на вопрос. Но сами посудите: что можно утверждать в нашем бесконечно малом мире? В прямом и переносном смысле.

Быть или не быть? Загазуют – не загазуют? Ехать – не ехать? В смысле в Израиль. Это вопрос! Посложнее гипотезы Пуанкаре (1904 г.): «Любая односвязная трехмерная поверхность гомеоморфна трехмерной сфере». Проще говоря: если апельсин обмотать резиновой лентой, то, стягивая резиновую ленту, сферу можно сжать в точку. А если резиновой лентой обмотать бублик и проделать то же действие – или лента разорвется, или бублик. Эту головоломку математики назвали «задачей тысячелетия». Весь XX век били-били – не разбили. Поддалась она Григорию Перельману из Купчино, сотруднику санкт-петербургского отделения Математического института имени В. А. Стеклова. Еще повезло Перельману, что поздно родился, а то бы попробовал он туда сунуться, когда директором «стекловки» был злющий антисемит Иван Матвеевич Виноградов. Однажды академик Лаврентьев пришел в Институт Стеклова, а Виноградов, погоняв его вокруг громадного стола, поймал и, выламывая пальцы вице-президенту АН СССР, приговаривал: «Будешь брать евреев? Будешь?!»

Вот от чего, бывает, зависит иногда решение сложнейших и важнейших для человечества задач: будешь брать евреев или не будешь.

Я и сам когда-то пытался найти решение гипотезы Пуанкаре, где-то должно остаться. Но пришлось делать расчеты для генерал-полковника-инженера Василия Гавриловича Грабина. Может, он единственный носил такое звание.

Великую задачу решил Перельман.

Теперь решает: брать премию в миллион долларов или не брать? Несколько лет думает. А решение его (я про гипотезу) может иметь самые невообразимые последствия, приблизит к пониманию, как изменяется форма при изменении пространства и времени. Мне самому приходилось не раз сжиматься до точки. А будь я бубликом, я бы давно разорвался. Но не разорвался. Не разбился.

Теперь к вопросу: ехать – не ехать?

Хорошо на него ответил генерал Бар-Лев, когда его пригласили на встречу с евреями-фронтовиками. Он тогда был израильским послом в Москве. Рассказывают ему с трибуны, что теперь в России нет антисемитизма, выходят еврейские газеты, строят синагоги, открылись для наших школы и детские садики, отпраздновали пурим прямо в Кремле. А он встал из президиума и хорошим командирским голосом, чтоб и дураку было слышно:

– Слушаю я вас и не пойму. Зачем вам все это здесь? Разве нет Израиля? Бросьте все и мотайте отсюда.

Не долго генерал Бар-Лев пробыл послом. Неважным оказался дипломатом. Но главное, по-моему, успел сказать.

Наша дочь так и сделала, как он советовал. Идочку она уже там родила, в роддоме с видом из окна на Средиземное море. Умница!

Юра Гиндин зимой приезжал в Москву на конгресс пульмонологов. Привез папку с тиснением «Участнику слета пар ти зан-под рыв ни ков. Киев. 1985». А внутри еще папка, обычное «Дело»: грамоты, газеты, письма, заявления, стихи (по че му-то на миллиметровой бумаге, читать мне с моими глазами нельзя, сразу приступ начинается) и большой конверт, хорошо заклеенный.

Долго искал, чем аккуратно вскрыть. Все равно порвал. И та же миллиметровка, только метр на метр, когда всю площадь развернул – аккуратными черными чернилами крупно: «ЕВРЕИ, ВЫ ДУРАКИ».

Ошер, ой как ты прав. Только жаль, что посмертно.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Дураком частенько бывал и я.

На первенстве профсоюзов (1967 г.) в финале против меня играл Гордин из Йошкар-Олы. Партия отложена с его преимуществом. Стараюсь не думать о поражении. И вижу во сне комбинацию на выигрыш.

Наутро я проиграл, потому что рассчитывал на сильную контригру, а Гордон делал дурацкие ходы. Я чуть с ума не сошел от обиды. Лучше б мне достался Яков Гордин, как в 33-м на первенстве Бобруйска. Я тогда первый раз стал чемпионом среди взрослых. А ведь в Бобруйске жили великие люди.

Но Якова Гордина убили немцы. Хотя он не делал слабых ходов.

Очень важный момент: можно проиграть, делая даже гениальные годы.

Всегда начинаешь ты. Потому что первый ход делает человек – он рождается. Бывает, это его самый сильный ход. Иногда – самый слабый. А судьба всегда играет черными.

Вы хорошо представляете себе шашечницу? Все шестьдесят четыре клетки? Во-первых, надо расположить доску правильно: нижнее угловое поле должно быть темным, а не светлым. Легенду, конечно, знаете, какую мудрец попросил награду: за первую клеточку шашечницы одно зернышко риса, за вторую – два... за каждую следующую – вдвое больше. Прогрессия. Оказалось, за 64-е поле доски надо отдать гору риса. Но мало кто знает, чем закончилась эта история. Бывает, мы знаем лишь одну половину чего-то, чаще первую – она ближе. Я много лет собираю «усохшие» пословицы и поговорки, ну, от которых первая часть осталась, а вторая забылась. Например: «Пьяному море по колено, а лужа по уши»; «Свой глаз – алмаз, а чужой – стекло»; «Ума палата, да ключ потерян». А жемчужина моего собрания: «Подвел под монастырь срать». Про усохшие пословицы я впервые узнал от Михаила Леоновича Гаспарова. А легенду про мудреца, придумавшего шахматы, услышал от Дмитрия Ивановича Лонго, первого и единственного российского факира.