Вадим Фролов - В двух шагах от войны

У самого спуска к плашкоутному мосту через речку Кузнечиху Баланда остановил английского, а может, американского - тогда я их еще не очень разбирал - матроса. У морячка был лихой вид, и на плече у него висел похожий на ведро серый брезентовый мешок. Я спрятался за угол и оттуда изредка высовывал голову. Не знаю, что бы я стал делать, но Баланду мне упустить не хотелось. А он, отчаянно жестикулируя, пытался о чем-то договориться с матросом. Тот широко улыбался и непонимающе разводил руками. Потом, словно о чем-то догадавшись, полез в карман и, достав пачку сигарет, протянул ее Баланде. Тот заулыбался и похлопал высоченную верзилу по плечу. Моряк еще раз осклабился, козырнул и, посвистывая, направился в мою сторону. Я вышел из своего укрытия и пошел к Баланде. И тут я заметил, что перед ним - откуда он только появился? - стоит Антон и что-то сердито говорит. Я подошел к ним.

- Ну, вот и нашли твоего "дружка", - сказал Антон, усмехаясь. - Этот?

- Этот, - сказал я.

И только тогда Баланда посмотрел на меня, и мне показалось, что он испугался: Антон был выше его на полголовы, да еще и я тут. Впрочем, тут же нахальная улыбочка растянула его толстые губы.

- Этот дружок? - спросил он. - Да я его впервой вижу.

- Врет он, - сказал я.

- Знаю, - сказал Антон и помахал пальцем перед носом Баланды. Смотри, если еще раз о таком узнаю... И вот что, гони-ка сюда сигареты.

Он быстро вырвал из рук Баланды пачку, на которой были изображены пирамиды и верблюд.

- Двое на одного, да? - злобно заныл Баланда. - Ладно, длинный, попомнишь...

И, не оглядываясь, он пошел к мосту.

- Зачем ты у него сигареты взял? - спросил я, потому что это мне не очень понравилось.

Антон посмотрел вдоль улицы - там еще маячила высокая фигура матроса.

- Айда! Еще догоним, - сказал Антон и быстро зашагал.

Моряка мы догнали, когда он уже сворачивал к набережной. Антон придержал его за локоть и молча протянул ему пачку сигарет. Моряк удивленно посмотрел на него, улыбнулся и отрицательно замотал головой.

- Ноу, ноу, - сказал он. - Ит'с май презент. - И он ладонью отодвинул Антонову руку.

Антон настойчиво совал ему пачку, а тот так же настойчиво двигал ее обратно.

- Он говорит, что это подарок, - объяснил я. Как-никак, в школе, в Ленинграде, учил английский.

- Скажи ему, что мы не курим, - мрачно сказал Антон, - и в подарках не нуждаемся.

- Уи... дон'т... смок, - с затруднением выговорил я - дальше этого мои познания в английском уже не шли.

Тогда моряк быстро сказал:

- О'кей, фор йор фазер... твой папа. - Он достал из кармана вторую пачку и протянул мне: - Энд фор... твой папа.

Антон взял обе пачки и быстро сунул их в мешок моряка.

Матрос пожал плечами, лицо его стало серьезным.

- Союз-ник, - сказал он, слегка ударив себя кулаком в грудь. - Уи ар фрейндз... друг. - Он снял мешок с плеча, порылся в нем и достал оттуда большой складной матросский нож и протянул его Антону. - На... памьять... - сказал он и опять улыбнулся.

Антон взял нож, повертел его в руках, рассматривая, потом вздохнул, порылся в карманах и достал свой знаменитый из шести предметов перочинный нож и протянул его моряку. Ножу этому завидовали все мальчишки класса.

Моряк восторженно поцокал языком.

- О-о! - сказал он. - Ит'с вери гуд найф. Карош! - И он протянул нам свою огромную лапищу.

Мы разошлись.

- Союзнички, - проворчал Антон.

- Чего ты на него уж так? - спросил я. - Хороший же парень.

- Все они хорошие, - ворчливо сказал Антон, - а второй фронт открыть не могут...

- А он-то тут при чем? - сказал я. - Ты об этом Черчиллю скажи.

Антон фыркнул.

- И сказал бы!

- Ты ему телеграмму дай. Он за тобой линкор пришлет с боевым охранением. Так, мол, и так, господин Антон, хочу с вами побеседовать насчет второго фронта...

Антон не выдержал, засмеялся.

- Да нет, он, может, и ничего парень, матросик этот. Только, если честно сказать, мы тут всякого навидались. Разные они. Этот ничего, а другие... - Он зло сплюнул и замолчал.

Некоторое время мы шли, думая каждый о своем, а потом он спросил:

- Ну, как у тебя? Был на медкомиссии?

- Выручай, Антон, - сказал я.

Он посмотрел вопросительно.

- Не пропустила меня комиссия! Да они меня даже и не смотрели...

- Думаешь, если бы посмотрели, так пропустили бы? - спросил Антон.

На этот вопрос мне отвечать не хотелось.

- Они меня наверняка не запомнили, - сказал я, - сколько перед ними ребят-то прошло. Так вот я и подумал... Что, если не я пойду, а кто поздоровее.

- Чего-то я не пойму, - сказал Антон, - под твоей фамилией, что ли?

- Ну да!

Антон внимательно и серьезно посмотрел на меня.

- Так ты что... обмануть хочешь?

- Ну, как ты не понимаешь, - нетерпеливо сказал я, - какой же это обман! У нас из блокадного Ленинграда ребят на фронт брали, и я ведь не спрятаться хочу. Я со всеми хочу! Надо мне, понимаешь, надо!

- "Надо", - проворчал Антон, - понимаю, что надо. Только помню я, как ты тогда на песке валялся, - это раз. А два - не пойдет это, потому обман, - повторил он упрямо.

Обида и злость подступила у меня к самому горлу.

- Я думал, ты - товарищ, а ты...

И я повернулся, чтобы уйти.

- А как хочешь, так и думай, - сказал Антон мне вслед. - Мой совет с Громовым потолкуй.

В самом мрачном настроении я пришел домой.

Афанасий Григорьевич, как обычно, сидел на бревнышках. Я подсел к нему. Пожалуй, прав Антон: уж если кто и сможет помочь, так это Громов. Я долго не решался начать и молчал. Он раза два глянул на меня из-под лохматых бровей и сказал:

- Ну, давай выкладывай: чего стряслось? Вижу ведь - ерзаешь, как на угольях.

Я рассказал ему про медицинскую комиссию, рассказал с обидой и даже злостью.

- Значит, и смотреть не захотели? - переспросил он. - Ну, а чем я-то тут полезен буду?

- Вас уважают, - сказал я.

- Меня-то уважают, а вот тебя уважат ли?

- Да я уже совсем окреп, Афанасий Григорьевич...

Громов покачал головой, потом встал и велел встать мне.

- Слышь-ко, подними это бревнышко за комелек, - чуть насмешливо сказал он. - Ежели на пять вершков от земли оторвешь, - значит, пойду за тебя хлопотать, ежели нет, - ну, тогда не взыщи.

Я посмотрел на бревнышко. Еще недели три назад и небольшой чемодан я тащил чуть не волоком... Ну, давай, собери всю свою настырность, Соколов-питерский. Я наклонился и взялся за конец этого проклятого бревна. Ладони у меня сразу вспотели, а по спине поползли мурашки.

Вначале я примерился и так, чтобы не заметил Громов, попробовал хоть чуть приподнять комель. Ого! Но, черт возьми, он оторвался! Тогда я подсобрал все мои силенки, крякнул и поднял конец бревна до своих колен. Ноги дрожали, глаза лезли на лоб и пот катился градом по лицу, но я держал, держал, торжествуя и гордясь собой.