Гарри Каспаров - Безлимитный поединок

В конце партии Андерссон воскликнул: «Я с Каспаровым больше не играю!» — и остановил часы. Но, конечно, мы встречались за доской снова и снова.

И все же для меня турнир был неудачным. Очень хорошо проведя отдельные партии, в целом я достиг не слишком ободряющих результатов. Я был еще неопытен, стремился выиграть во что бы то ни стало, и гроссмейстеры наказывали меня за чересчур рискованные действия. Это был отрезвляющий опыт, показавший, что мне еще многое предстоит узнать и усвоить в шахматах. Я понял, что нуждаюсь в большей игровой практике на уровне зарубежных гроссмейстерских турниров. Мне следовало научиться играть жестче, чтобы доводить свои замыслы до логического завершения в борьбе с лучшими турнирными бойцами. Мы с тренерами сошлись на том, что это — основной урок, полученный в Тилбурге.

Не исключено, что на мою игру повлияло не только отсутствие опыта. Причиной могло стать и внутреннее смятение, которое я подспудно ощущал. Перед отъездом на турнир я был в больнице у дедушки. Ему только что сделали серьезную операцию, но он уже чувствовал себя хорошо. Наше прощание, как обычно, было очень теплым и немногословным — дедушка не любил лишних слов. Я уезжал в надежде, что через месяц мы встретимся дома… Кризис наступил внезапно. Когда я играл первую партию, его уже не было в живых. Мне об этом не сообщили: мама говорила по телефону, что дедушка еще в больнице («какие-то осложнения»). Почему мне было так тревожно? После смерти отца прошло уже больше десяти лет, и я как-то не думал о том, что снова придется ощутить горечь и боль утраты близкого человека.

Стало традицией: после возвращения с турниров мы с мамой ехали на еврейское кладбище, где похоронен отец. В тот октябрьский день 1981 года меня повезли на армянское кладбище. Рыдания долго сотрясали меня. Мама не пыталась утешить, она понимала, что сейчас ее сын прощается и с дедушкой, и с детством… Долго еще я не мог привыкнуть к тому, что в доме остался только один мужчина. Бабушка предложила мне занять за столом место дедушки, но я до сих пор не могу это сделать…

Шахматный мир еще находился под впечатлением от убедительной победы Карпова в Мерано, а отборочные соревнования нового цикла уже начались. Для советских шахматистов отбор начинался с высшей лиги 49-го чемпионата СССР (Фрунзе, декабрь 1981 года). Многие специалисты, включая и Ботвинника, считали, что в этом цикле наиболее вероятным претендентом на шахматную корону окажется один из трех — Белявский, Каспаров или Псахис. Все трое были участниками того чемпионата, кстати, самого молодого по составу за всю предшествующую историю советских шахмат. И неудивительно, что один из двух его победителей тоже стал самым молодым чемпионом страны.

По словам Чингиза Айтматова, большого любителя шахмат, «все участники сражались так, словно это был важнейший турнир в их жизни».

В чемпионате прошли проверку боем новые продолжения в известных теоретических позициях. Классический подход к шахматам ставит перед черными в дебюте в качестве первоочередной задачи достижение равенства. Однако многие шахматисты активного стиля никогда не ограничивались столь прагматичным подходом к дебютным проблемам. Сейчас есть системы, в которых черные с самого начала стремятся перехватить инициативу, тем самым оспаривая традиционную привилегию белых в дебюте — право на получение преимущества. Ботвинник шутил, что ситуация чем-то напоминает танец, в котором дама проявляет инициативу и начинает вести партнера.

И, как уже не раз бывало, первые исследования в этом направлении предпринял именно Ботвинник. Он часто применял забракованные теорией дебютные построения, полагаясь на свой глубокий анализ и понимание нюансов избранного продолжения. Немало блестящих побед одержал он именно в таких «неблагополучных» системах. И одна из них по праву носит имя своего создателя. Даже на фоне современных сложнейших контратакующих вариантов система Ботвинника в славянской защите выделяется остротой, запутанностью возникающих позиций. Долгое время обилие возможных опасностей отпугивало от нее белых, но в последние годы теория системы шагнула далеко вперед.

Так уж получилось, что на фрунзенском чемпионате мне пришлось вступить в теоретическую дискуссию как раз по системе Ботвинника. Речь идет о партиях с Геннадием Тимощенко и Иосифом Дорфманом (оба в будущем стали моими тренерами). Должен заметить, что в шахматах победа не всегда разрешает теоретический спор. Ведь соперник во время партии, возможно, просто что-то упустит в своих предварительных расчетах, а ваш следующий оппонент глубже проанализирует критическую позицию и вообще опровергнет всю идею. Подобная ситуация возникла после окончания моей партии с Тимощенко, в которой я пожертвовал коня и добился эффектной победы.

Сразу по окончании тура вспыхнули споры. Корректна ли жертва фигуры? Не могли ли черные сыграть сильнее? Критическую позицию, возникшую на 30-м ходу, анализировали почти все участники чемпионата. В конце концов большинство пришло к выводу, что при правильном продолжении черные могли выиграть. Свешников во всеуслышание объявил, что берется это доказать, когда мы встретимся с ним в предпоследнем туре. Вернувшись в гостиницу, я долго не мог успокоиться, снова и снова просчитывал варианты, пока, наконец, в два часа ночи не нашел выигрывающее продолжение.

На следующее утро, к общему удивлению, я снова пошел на систему Ботвинника. Зрители были поражены, увидев, что за 40 минут мы с Дорфманом умудрились сделать 30 ходов, — так стремились поскорее добраться до критической позиции. Дорфман был уверен, что выиграет, я тоже верил в свои аналитические выкладки. Уже мой 31-й ход оказался для соперника неожиданным, а 35-й подчеркнул беспомощность черных фигур, которые были не в состоянии прийти на помощь своему королю.

Но, быть может, Свешников сумел бы найти другое возражение? Я так и не узнал этого: челябинский гроссмейстер, видно, пришел к заключению, что осторожность — лучшая сторона доблести, и, когда мы встретились, уклонился от системы Ботвинника…

К последнему туру Псахис опережал меня на пол-очка (наша встреча в начале турнира закончилась моим поражением; всего в чемпионате я проиграл тогда только две партии). Его положение было явно предпочтительнее еще и потому, что он играл белыми против Агзамова, а мне предстояло черными бороться с Тукмаковым, которого лишь ничья отделяла от бронзовой медали. Но финальные туры не всегда подчиняются законам логики.

Ситуация для меня была однозначной: всё или ничего! Поэтому я остановился на староиндийской защите, своем старом, испытанном оружии. Система, избранная Тукмаковым, не обещала белым многого, но имела то преимущество, что резко ограничивала активные возможности черных. Надо было что-то предпринимать… Конечно, я понимал, что попытка уклониться от освященных теорией продолжений связана с серьезным риском, но иначе надо было расстаться с мыслями о чемпионском звании.