Валентин Бадрак - Стратегии злых гениев

Никто так не повлиял на мотивацию его поведения, как родная мать. Но, вбивая ему в голову идею власти, она лишала сына возможности принимать решения самостоятельно, и в результате он рос зависимым от мнений окружающих: матери, учителей, советников, близких женщин. Именно это будет впоследствии иметь решающее значение в изменении его мотивации – от государственной и военной деятельности к театральному, поэтическому и музыкальному самовыражению, не свойственному в его времена людям с высоким статусом и тем более олицетворяющим верховную власть. Стремясь позже к кифаре и поэзии, Нерон как бы компенсировал эрозию воли и отсутствие склонности как к государственному управлению, так и к проявлению таланта полководца. Он не мог превзойти даже свою мать, не говоря уже о таких выдающихся личностях, какими были, например, Александр и Юлий Цезарь. Зато Нерон будет стремиться затмить Августа, поддерживая поэтов и философов, фактически заняв во времена своего правления место августовского Мецената. И еще, кажется, как раз из этой подавленной возможности управлять государством проистекает и тайная злость на мать, которая всегда отбирала у него возможность принимать решения самостоятельно, навязывая свои собственные. В силу развития реакции на материнскую власть он, достигнув признания его власти как императора, постарался во что бы то ни стало избавиться от комплекса зависимости от матери. Убивая потом собственную мать, он одновременно уничтожал следы своей неспособности как властителя и пресекал действие старых комплексов, не дающих покоя и давящих на самолюбие мужчины.

Кажется, исследователи феномена Нерона придают слишком мало значения периоду после возвращения Агриппины из ссылки и до ее замужества с императором Клавдием, когда будущий цезарь был предоставлен сам себе и его характер формировался под влиянием множества обстоятельств и факторов. И хотя о них часто упоминают лишь вскользь, эти годы имели ключевое влияние на становление Нерона. Когда начался период властвования Клавдия, Нерону пошел лишь четвертый год, но он вступил в период чуткого наблюдения за взрослой жизнью и начала смутной самоидентификации. С одной стороны, ему периодически напоминали о его «царской крови», с другой – он был удален от Палатина, в котором уже растили наследников принцепса – Британика и Октавию. Вскоре он увидел и закулисную жизнь властителей, а откровенность римской черни столкнула его с далеко неоднозначными оценками этой жизни. То, что мелькало перед ним, часто оказывалось шокирующим, как действие электрического разряда, но он постепенно ко всему привыкал, как к естественным издержкам современного ему мира.

Его воспитатели, Анникет и Берилл (танцовщик и цирюльник), были простодушными людьми, далекими от понимания того, что надо было лепить из этого податливого человеческого материала. Подобное окружение никак не способствовало закреплению у ребенка мужских качеств, желания завоевать военную славу силой оружия, возвеличив империю и свое имя, как это сделали его дед и прадед. Зато они стали незаменимыми посредниками в общении с плебейской частью Рима. По всей видимости, из этих источников взрослеющий Нерон получал оценки деятельности и обезглавленного заговорщиками Калигулы, и нынешней августы Валерии Мессалины, утопающей в роскоши и нескончаемых пиршествах. С какого-то времени его начинает мучить желание произвести впечатление на народ Рима, который славился своей язвительной откровенностью и способностью запечатлеть и точно воспроизвести в коллективном сознании тот или иной образ. Блистая перед народом, он мог бы прославиться навсегда и заслужить большее признание, чем в глазах скупых на похвалы патрициев. И наверняка от него не ускользнули гибкие, плавные и осторожные, но все же решительные шаги его собственной матери в сторону императорского дворца, ее постоянные встречи с влиятельными императорскими вольноотпущенниками, реально управлявшими империей от имени податливого и аморфного Клавдия. Пока император, как облако, плыл по ветру, создаваемому его ближайшим окружением, имя вольноотпущенника Палланта все чаще срывалось с материнских уст, и однажды мальчик понял, что многие всесильные люди остаются в тени.

Но ему, как и его крайне демонстративной матери, не хватало показных достижений, ему хотелось совершить нечто такое, о чем бы восхищенно говорили все, потрясенные его размахом. Именно такой была Агриппина, и юный Нерон в этом следовал за нею неотступно, словно им владела инерция неодолимой силы. Уже в то время он осознал потребность всеобщего признания, поклонения и славы. Но одновременно в глубине души он понимал и свою неспособность проявить военный талант, а как еще по-другому возвыситься в государстве? Да, Август правил Римом пол столетия, не особо жалуя войны, но Август прославился больше всего тем, что однажды стал победителем в гражданской войне и обрел верховную власть с помощью силы, и лишь потом – как удачливый государственный деятель. С другой стороны, наблюдая за изворотливостью матери и ее уникальным даром приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам, он невольно всегда старался подражать этому чисто женскому умению притворяться и менять образы. И вскоре Нерон открыл в себе неординарные актерские способности, навыки истинного игрока, управляющего эмоциями, оттенками голоса, мимикой и полутонами. Возможно, он не придал бы этому такого ключевого значения, если бы не одно обстоятельство. Еще не достигнув десятилетнего возраста, он принял участие в секулярных играх столетия, великолепно исполнив свою роль в конном представлении и завоевав гораздо больше симпатий, чем сын императора Британик. История хранит молчание о роли Агриппины в этом событии, хотя на редкость коварная женщина наверняка приложила руку к тому, чтобы ее сыну публично воздали должное. Но этот случай потряс самого Нерона, ибо дал ему основания полагать, что всякая слава имеет одну и ту же природу. Так зачем препятствовать своим склонностям в достижении величия, если признание актерского таланта может дать не меньше душевной радости, чем победа на поле брани или введение замечательного закона.

Период творческой самоидентификации почти совпал с пиком материнских интриг, с неожиданным падением и убийством Мессалины, а затем и с еще более необъяснимым замужеством матери. Вряд ли в то время он задавался вопросом, каким образом его мать оказалась на брачном ложе его двоюродного деда и своего родного дяди и особенно зачем она это сделала. Но, пожалуй, это колдовское переплетение событий и еще более – цепь последующих убедили подростка, что неодолимое стремление сокрушает все преграды, а раз мать говорила ему о его великой миссии, значит, так тому и быть.