Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)

Действительно, в отделе «официальные извещения» был помещен длинный список расстрелянных Симферопольской ЧК. Там под No. 43 значилось:

«Генерал Смольянинов И. Б., известный контрреволюционер, называвшийся Старшим Скаутом Крыма.»

Мне не удалось узнать, почему он остался в Симферополе и не эвакуировался с армией ген. Врангеля. О подробностях его гибели мы узнали только несколько дней спустя, когда из Симферополя вернулась наш скаут Клава, ездившая туда узнавать о возможности дальше учиться в университете.

— Ну, как там случилось это несчастье? Почему Иван Борисович не скрылся? Как его арестовали? — забросами мы вопросами приехавшую герль.

— Да, я и сама хорошенько не знаю, — грустно развела руками девушка. — Ведь там, в Симферополе, все дрожат. Бела-Кун что хочет — то и делает. Вот, на днях расстреляли около 2.000 офицеров и белых в одну только ночь. Даже больных и раненых — всех прикончили… Почему Иван Борисович остался — право, не могу вам сказать… Может быть, тоже, вот, как и вам, Борис Лукьянович, или Володе, не хотелось родины покидать. А может быть, мысль о жене и детях… На чужбине тоже ведь не легко… А он ведь уже почти старик… Как начались облавы да расстрелы, так он, как бывший военный, стал на всякий случай скрываться, чтобы хоть это страшное время переждать. Сейчас быть арестованным — это конец… Наши ребята целую систему выработали — то в одном, то в другом доме его скрывали. Одежду для переодевание доставали… Но разве все учтешь? Случай, видно, такой выпал… Иван Борисович, сами знаете, ранен когда-то был — немного хромает. Видно, по этому признаку его и задержали на улице…

— Ну, а долго он сидел в тюрьме?

— Нет, какое там долго! Кажется, трое суток только! 55

— Ну, а как вы узнали о его расстреле? Тоже из газет?

— Нет. Я узнала сейчас же. Я как раз с женой Ивана Борисовича пошла в комендатуру ЧК, ему передачу занести. Мы, герли, все время ей помогали… Часто ведь часов по 5–6 в очереди приходилось стоять, пока добьешься. Ну, вот, дождались и мы своей очереди. Впустили нас в комендатуру. Ирина Николаевна и говорит коменданту: «Передачу Смольянинову можно передать?» А тот, как услышал фамилию Ивана Борисовича, так сразу и просиял: «Ага, так, значит, говорит, это вы — гражданка Смольянинова?» — «Я», отвечает Ирина Николаевна, и побледнела вся сразу. Видно, сердце почуяло недоброе… А комендант даже засмеялся: «Вы ведь, кажись, артистка?», спрашивает Ирину Николаевну. «Да, — артистка». — «Ну, так, значится, вы привыкли изображать горе в тиятрах? А вот, мы с ребятами (тут еще несколько чекистов было) хочем, чтобы вы показали нам, как это вы по настоящему горе показываете!» Смеется, подлый, и говорит так медленно, медленно, чтобы подольше помучить: «Ваш муженек сегодня ночью на луну отправлен»…

Голос девушки прервался. Мы тоже молчали, потрясенные рассказом. Внезапно Клава подняла голову и с болью в голосе, но гордо сказала:

— Они, негодяи, думали поиздеваться над горем. Ирина Николаевна только побледнела еще больше, но ничего не сказала. И вышла совсем, совсем спокойно. И только уж на улице, как села на первую попавшуюся скамейку, так и упала в обморок…

Переход на мирное житие

Прошли первые, самые страшные, волны расстрелов, прибыла с севера армия чиновников советского производства, и жизнь города стала как-то налаживаться. Возникли новые правительственные учреждения, стали открываться школы, заработала электростанция, загудел морской завод.

Появились продовольственные карточки и общественные столовые.

По карточкам стали выдавать по 200–300 грамм хлеба, и все «организованные граждане» получили возможность раз в день обедать по знаменитой впоследствии формуле — «ячкаша и персуп» (перевод предоставляется читателю.)…

После обилие хлеба и продуктов в период власти ген. Врангеля голод особенно заметно давил всех. К мысли о терроре как-то уже привыкли — сзади было шесть тяжелых лет всяких войн. Но это молниеносное исчезновение хлеба с приходом новой власти казалось чем-то необъяснимым. Рабочие Морского завода — кажется, около 4.000 человек, — которые при белых волновались и ждали прихода своей, «рабочей власти», выглядели особенно ошарашенно. Порт был пуст, делать заводу было нечего, инженеры и хозяйственники завода почти все уехали, власть еще не думала ни о какой созидательной работе, а видела везде врагов, интервентов, шпионов, вредителей и офицеров. И рабочие, «властители пролетарского государства», голодали и постепенно переходили на основное производство времен военного коммунизма — на изготовление зажигалок… Спичек в деревнях не было, и зажигалки стали той знаменитой товарной ценностью, которая спасала рабочих от голодной смерти. Деревне нужен был огонь, и зажигалки охотно менялись на хлеб…

Крым в те времена рассматривался, как осиное гнездо контрреволюции, и никто из властителей советской страны не заботился об обеспечении крымских городов хлебом. А своего хлеба Крыму никогда не хватало…

Неумение властей организовать питание население было настолько очевидным, что это население старалось, по мере своих сил, «самоснабжаться». В этот период зимние штормы пригнали к берегам Севастополя громадные косяки камсы — мелкой рыбешки. Помню, дельфины загнали в малую бухту Балаклавы столько этой рыбешки, что через бухту нельзя было проехать на лодке. Весло торчало стоймя в воде. Камсу ведрами черпали прямо с пристаней. А в городе в это время люди умирали с голоду…

В те времена я, как видный спортсмен, был назначен «Заведующим Первым Севастопольским Рабоче-Крестьянским Советским Спортивным Клубом имени Н. И. Подвойского» и сгруппировал около себя десяток энергичных ребят. И мы несколько дней ведрами и сумками носили из Балаклавы камсу и, нанизав ее на веревки, сушили на солнце. Камса заменяла нам все — и обед, и завтрак, и ужин, и хлеб, и сахар — словом, выручала на 100 процентов.

Создались артели по добыче камсы. Они натаскали из бухты горы рыбешки, но не оказалось ни бочек, ни соли, и рыбешка эта сгнила через несколько дней. А потом ветер переменился, и вся камса ушла от берегов…

Через несколько недель и наши запасы кончились, и мы стали, пропитываться всякой другой живностью… Уж лучше не вспоминать, какой!..

В наши походы собиралась молодежь «всякой твари по паре» — и скауты, и спортсмены, и школьники… В объявлениях обычно стояло: «Желательно взять с собой не менее 5 картошек».

И когда наступал час приготовление обеда, с грустью смотрел кашевар на кучку картошек и хлебные огрызки, сложенные у костра…