Частная коллекция - Алексей Константинович Симонов
В программу нашего пребывания включено было посещение лагеря смерти Треблинка, там точно было не до шуток. Есть фотография: мы с Марленом у памятного знака с цветами и отчаянием на лицах. В ту поездку я задался вопросом, почему именно в Польше находились самые страшные лагеря смерти. Впервые задумался об этом именно в ту поездку. Вернулись мы из Польши большими друзьями, обменялись телефонами, договорились встречаться. Но как-то так сложилась жизнь, что личные между нами связи, приязнь, сотрудничество возникали только в связи с общественными инициативами. Ну, скажем, во всей истории с Конгрессом союза кинематографистов, выборами и перевыборами я практического участия не принимал, просто всегда голосовал за Хуциева.
А последние 25 лет жизнь нам подкинула совместное дело, не каждодневное, но регулярное – 10 дней в году мы участвовали в фестивале «Сталкер». Марлен как художественный руководитель или президент, я как постоянный член разных жюри – игрового, документального или правозащитного.
У меня сохранились почти все каталоги этого фестиваля, я даже пролистал каждый в поисках какой-нибудь знаменательной цитаты из Хуциева, ибо каждый из каталогов открывается благословением президента, но ничего достойного книги воспоминаний не обнаружил. Зато увидел – меняется все вокруг, спонсоры и благотворители, приветствующие начальники и члены жюри. И только мы с Марленом, как стойкие оловянные солдатики, присутствуем в каждом из этих красивых и содержательных изданий. Всегда с речами (Марлен) и обязательно с фотографией (я). Очень неожиданный и смешной термометр для измерения температуры времени получается из этого просмотра. Правда, последние два фестиваля у него уже другой президент. Марлен был важнейшей частью ритуала фестиваля «Сталкер». Он не был его движущей силой, гарантией его взыскательности и равноудаленности, значительности отобранных фильмов, нет. Но он был эмблемой «Сталкера», усатой вишенкой на этом правозащитном торте.
У фестиваля всегда были нелегкие отношения с собственным девизом. Поскольку я участвую в этом действе со второго года и таких ветеранов в жюри уже больше нету, скажу не по факту, а по ощущению: убедившись, что правозащитники мало что понимают в киноискусстве, а киношники имеют на права человека весьма поверхностную точку зрения, фестиваль неторопливо дрейфовал от фильмов в «защиту прав человека» к фестивалю фильмов о правах человека. Это заметно расширяло список участников, ибо что же такое фильм, если он не о праве человека быть, жить, иметь, бороться, побеждать. К решениям жюри Марлен относился толерантно, скандалов не устраивал, в фестивальную кухню не лез. Он, по-моему, далеко не все смотрел и редко высказывался по поводу того, что видел. Но когда однажды на одном из фестивалей нулевых годов в призы не попал фильм, который он видел и который ему показался достойным, в регламент фестиваля пришлось вносить поправку и щедрому на призы, главному ветерану этого фестиваля Игорю Степанову пришлось дополнительно раскошелиться, и на закрытии был вручен ставший с тех пор ежегодным «Сталкер» президента фестиваля.
В эти 25 лет лучшим временем фестиваля было время заключительного банкета, где собирались все победители и дипломанты, а также игровое, документальное и правозащитное жюри, когда все фестивальные страсти уже отошли и можно сказать друг другу, что тебе «да», а что «нет» в увиденном. На этих посиделках я всегда устраивался за одним столом с Марленом, и это было замечательное соседство. Во-первых, к нему не зарастала народная тропа – все, кто был счастлив, и все, кто считал себя недостаточно оцененным, шли к нему с рюмкой, потому что в Доме кино (а это почти всегда происходило в ресторане на четвертом этаже) выпить с легендой советского кино – это была память на всю оставшуюся жизнь, ведь никто уже не помнит, кроме тебя самого шел ли ты туда за признанием или за самоутешением, а рядом находился живой и благожелательный Хуциев. Открытый для поцелуев и фотографирования.
А, во-вторых, именно на этих посиделках мы с ним выяснили, что у нас есть общая слабость – поэзия. В паузах читали друг другу стихи и делились друг с другом чем-нибудь еще непрочитанным. Марлен очень любил стихи моего отца, обожал читать, что помнил наизусть, а если чего не помнил, требовал от меня немедленно переписать, перепечатать и отдать в любящие руки. Такой путь (по моим ощущениям трижды) проделала «Сказка о городе Пропойске», которую я после значительной послефестивальной паузы приносил в гильдию или еще куда-то.
Но ни на фестивальной сцене, ни на ресторанной территории Марлен не был свадебным генералом. Когда он участвовал в союзных войнах то ли за власть, то ли за торжество правды, я, к тому времени вышедший в этих войнах в отставку, голосовал без раздумий за Марлена. Потому что знал: глупость он сделать может, подлость – никогда.
С тем и живу.
2020
Счастливчик Леня Быков
Не могу толком объяснить – почему, но вот уже несколько лет преследует меня чувство, что я перед ним в долгу. Мы не были друзьями, даже особо близкими знакомыми. В памяти – всего несколько встреч, в архиве – два коротких письма, оба с отказом сниматься в фильмах, куда я его приглашал, а вот поди ж ты – невыполненность долга перед его памятью постоянно напоминает о себе.
Может быть, кто-то уже сказал то, что болит о нем во мне, но я этого не читал, и «энергия заблуждения» толкает меня сказать о том, что кажется мне самым важным, самым главным – его невольным, невысказанным завещанием, уроком, который он для нас, оставшихся, выстрадал всею своею жизнью.
Жизнь Леонида Быкова в кино – это высокая трагедия, понимаемая в классическом значении этого слова: поле жизни, где на наших глазах шла борьба между героем и судьбой. Борьба с переменным успехом и трагическим исходом, о котором позаботился наш техницизированный век.
Мне сразу слышатся голоса недоумевающие, вопрошающие, сомневающиеся: Леонид Быков и борьба с судьбой? Удачник, жизнелюб, любимец зрителей – и трагедия? Эко вы хватили!
Нет, я твердо знаю, что это именно так – иначе не взялся бы за перо. Я услышал от Быкова в первый день нашего знакомства в самом начале 60-х годов: «На мне весь средний советский кинематограф держится». И сказано это было грустно и просто,
