Розмари Салливан - Дочь Сталина
К первому августа Светлане удалось продать дома в Лоренсвилле и в Пеннингтоне и вернуть большую часть своих денег. Друзья Розы нашли ей квартиру в Кембридже, которую она могла себе позволить снимать. В конце августа Светлана и Ольга улетели в Британию, чтобы начать новую жизнь.
Часть четвертая
Школа жизни на западе
Глава 30
Чосер-роад
Светлана поселилась в квартире 12-В по Чосер-роад. Дом принадлежал доктору Роберту Денману, профессору земельной экономики в Кембридже. Здание было сырым и унылым, типичным английским викторианским домом, навевавшем клаустрофобию. Зато позади него был большой и красивый сад, который спускался к ручью. Чосер-роад находилась на окраине города, и путь к центру лежал мимо ботанического сада вдоль извилистого потока. Квартира Светланы располагалась в чердачной мансарде и словно вышла из девятнадцатого века. Маленькая, без центрального отопления, она действительно могла служить декорацией к «Богеме». Горячая вода остывала в трубах, а холодный ветер задувал из вентиляционных отверстий, расположенных за газовой плитой. В письмах к Розе Шанд Светлана шутила, что новое жилье напоминает ей «старую Россию». «Очень много воспоминаний и очень холодно». В доме было еще две квартиры, в которых жили пожилой библиотекарь-ирландец на пенсии, который всегда приглашал ее на чашечку чая, и супружеская чета из Южной Африки с двумя детьми.
Ольга жила в школе, в пансионе, и Светлана приезжала на поезде или на автобусе, чтобы забрать ее на выходные. «Френдз», основанная в 1702 году как квакерская школа, славилась своим интернациональным составом учащихся. Ее здание возвышалась над средневековым рыночным городком Саффрон Уолден с его узкими улочками и переулками, где дома теснились, как дружелюбные соседи. Вначале, испуганная новым окружением и пытающаяся скрыть свою неуверенность Ольга пыталась оставаться американкой. Будучи ультрапатриотичной, она жаловалась, что все вокруг ненавидят американцев. Ее раздражало, что англичане не празднуют День благодарения. Но через несколько недель она уже была в восторге от новой школы. К удивлению Светланы, она даже стала говорить с акцентом кокни, чтобы быть совсем как британцы.
Ольга вспоминала:
«Мы все время переезжали. Мы мотались между Калифорнией, Карлсбадом, Принстоном, по всему Нью-Джерси. У меня все время был новый дом». Теперь, обретя некоторую стабильность, она завела близких подруг среди своих соседок по общежитию. Там были девочки из Брунея, Кувейта, Уганды, Зимбабве, Южной Африки и, конечно, Англии. Вскоре она обрела удивительное чувство принадлежности к некой общине:
Пресса начала было гудеть, когда мы переехали в Англию, но каким-то образом маме удалось защитить меня от этого. Я все еще ничего не знала о моем деде. («Френдз») была потрясающей школой, где меня приняли, и я расцвела. Впервые в жизни я почувствовала себя личностью. Впервые.
Без Ольги, вокруг которой крутились ее дни в Америке, Светлана попыталась организовать свою писательскую жизнь. После того, как она долго ничего не писала, на холодном чердаке, пронизываемая проклятым английским ветром до костей, она пережила очень болезненную осень сомнений в себе. Она читала «Память, говори!» Владимира Набокова. Он писал великолепно. Почему она решила, что может писать по-английски? Да она просто выставит себя на смех! Но выяснилось, что писать по-русски она тоже не может.
Вскоре после своего приезда в Англию Светлана писала Берлину: «Хьюго Бруннер хочет, чтобы я писала на своем родном языке… Конечно, поскольку я выросла на русской литературе и поэзии, для меня естественно писать по-русски». Но, как она сказала Берлину, когда она пишет по-русски, то «испытывает боль, так как этот язык связан с чувством вины». Он воскрешал прошлое: отца, самоубийство матери, всех исчезнувших родных, страдания друзей, брошенных детей — все потери, которые «остались за занавесом американской жизни». После пятнадцати лет не пришло ли время избавиться от «смешного и лицемерного притворства?» Но Светлана не могла включиться в работу. Она говорила, что ей нужно, чтобы кто-нибудь ее подбадривал. Она представляла себе, что окружение Берлина станет для нее кем-то вроде семьи Толстых в Ленинграде или даже ее коллег по Горьковскому институту — в конце концов, ведь по происхождению он был русским, — и она сможет снова заниматься любимым делом российских интеллигентов — часами вести «бесполезные» споры просто из спортивного интереса, для удовольствия.
Но, между тем, обстоятельства давили на Светлану. Ее сбережения уменьшились — теперь ее годовой доход колебался от 8000 до 9000 фунтов стерлингов, но этого было мало, поскольку приходилось платить за содержание Ольги в пансионе и обеспечивать свои скромные нужды. Ее английская виза определяла, что она независимый писатель, находящийся в стране по приглашению своего издателя. Ей было запрещено заниматься другой работой — переводами, преподаванием, лекциями. Единственным выходом было опубликовать новую книгу, и Светлана должна была это сделать. Она считала, что все, что ей нужно — это четкое указание издателя, контракт, и моральная поддержка Берлина.
Когда Светлана приехала в Англию в августе, Берлин был в Италии и не мог встретиться с ней до середины ноября, когда они, в конце концов, пообедали на Пикадилли. Их встреча вдохновила Светлану. Она с энтузиазмом описывала свои планы работы, а потом сделала нечто неожиданное. После обеда она взяла такси и поехала в Ковент Гарден, чтобы возобновить общение со старой подругой, балериной Суламифь Михайловной Мессерер. Мита сбежала в Великобританию в 1980 году в возрасте семидесяти двух лет, покончив с выдающейся карьерой балерины Большого театра. Светлана оставила в двери записку со своим номером телефона, и Мита позвонила в Кембридж на следующий день.
Воспоминания о Мите вернули Светлану в 1943 год, в дни ее романа с Алексеем Каплером. В 1945 году Мита была одной из подруг, с которыми они вместе праздновали День победы в квартире Светланы. Она очень пострадала от сталинских чисток тридцатых годов, когда была арестована ее сестра Рахель. Несмотря на риск быть обвиненной в связи с врагом народа, Мита удочерила дочь сестры Майю Плисецкую и вырастила из нее одну из самых великих русских балерин.
Мита сохранила хорошие воспоминания о Светлане, она никогда не связывала ее с отцом. За чаем они говорили о том, что творится в Советском Союзе. Мита заверяла Светлану, что сидящие в Кремле вожди могут меняться, но система остается все той же. Она сказала, что лучше работать хореографом в Лондоне, чем при советском режиме, так что, по ее мнению, это была невысокая цена за нормальную жизнь. Светлана и Мита несколько цинично посмеялись над наивностью западной прессы, которая писала об улучшении положения. Впечатленная бодростью Миты в семьдесят два года, Светлана вернулась к своей рукописи, которую теперь назвала «Далекая музыка». Она написала сэру Исайе Берлину, что, возможно, ей надо бы перебраться к нему поближе, чтобы он вдохновлял ее работать.
