Дмитрий Волкогонов - Троцкий. Книга 1
Еще от тех времен идут социальные "заказы" литературе. В сентябре 1921 года Троцкий пишет пролетарскому поэту Демьяну Бедному: "Нуланс — не только представитель Франции в Международной комиссии, но — как сообщают последние радио — он председатель международной комиссии помощи России… По-моему, необходимо бить Нуланса беспощадно и каждый день. Ваши куплеты о Жиро кажутся мне удачным началом кампании, но только началом…"[129] Так началась кампания против бывшего последнего французского посланника при царском дворе, как "злейшего врага Советской власти", возглавлявшего международную комиссию по оказанию помощи голодающим в России. Сегодня и без голода страна принимает дары с благодарностью. Тогда же, когда тысячи падали на дороге от голода, партийные руководители отвергали всяческую помощь от буржуазии. Помощь от врагов? Никогда! Вирши Д.Бедного, которые он прислал в Москву из Киева, весьма красноречивы:
Волжан он любит чрезвычайно:— Там — голод! — сердце в нем щемит.Он — разве в спешке, так, случайно,С собой прихватит… динамит.А мы в ответ… помилуй, боже,Коль с ним стрясется что-нибудь…Само собой… случайно тоже:— Бандит… Ногой ему на грудь!![130]
В архиве сохранилось несколько писем Л.Троцкого и Д.Бедного друг другу. Вот одно из них:
"Многоуважаемый Лев Давидович!
Политотдел Южфронта по сей день ищет фотографа, который снимал Вас в четверг на прошлой неделе. Это очаровательно! Когда найдут фотографа, тогда продолжат печатание плаката с новым клише, а пока я приказал печатать с тем, что есть…
В заключение — в чаянии близкого разгрома Врангеля и временного ослабления фронтовой остроты положения — я готов отдать честь Вам и обратиться к очередной работе.
Если Вы сие не считаете преждевременным, сообщите ЦК, что в моих барабанах надобности не ощущается.
Желаю Вам здоровья.
Демьян Бедный" [131].
Как и другие партийные вожди, Троцкий считал нужным найти время и способ выразить свое отношение к книге, полотну, пьесе в виде обязательного пожелания. У Троцкого в его бумагах подобных записок немало. Вот одна из них: "Тов. Мейерхольду. Уважаемый Всеволод Эмильевич!
Спасибо за внимание. Не был на постановке "Ночи" только по болезни. Постараюсь по выздоровлении посетить один из Ваших спектаклей. Сын мой жаловался на то, что Мариэтта слишком молода и что это портит впечатление. Равным образом слаба, по его мнению, сцена в деревне, а в общем он доволен.
4. III.23 г. Ваш Троцкий"[132].
До сведения Мейерхольда доводится, что сыну Троцкого не все понравилось, хотя "в общем он доволен".
Известно немало случаев, когда Троцкий, при всей своей революционности, считал возможным заступаться за литераторов, оказывать им осторожную поддержку, отводить угрозу нависшей кары. Его интеллигентность в данном случае брала верх над радикальностью. Когда летом 1922 года изъяли книжку Б.Пильняка "Смертельное манит" и над писателем стали сгущаться тучи, Троцкий пишет Калинину, Рыкову, Каменеву, Молотову и Сталину письмо, в котором говорится: "Снова ставлю вопрос о книжке Пильняка. Конфискация произведена из-за повести "Иван-Москва". Действительно, Пильняк дает не очень привлекательную картину быта… В дальнейших произведениях: "Метель" и "Третья столица" для "Красной нови" Пильняк по-своему высказывает свое положительное отношение к революции, хотя путаницы и двусмысленности у него еще сколько угодно и предсказать, чем он кончит, нельзя. Но в этих условиях конфисковывать его книжку значит совершать явную и очевидную ошибку…
Прошу всех членов Политбюро внимательнейшим образом отнестись к этому вопросу, прочесть, по возможности, повесть и отменить неправильное решение ГПУ.
11.VIII.22 г. Л.Т"[133].
Уже тогда стало практиковаться, что книгу, в которой, по мнению ГПУ, много "вшей", "мешочников", "матерщины", явно "оскорбляющих революцию", можно было изъять, запретить, а автора упрятать подальше. Практика эта получит многолетнее и трагическое продолжение. Троцкий пытался делать исключения, которые спустя несколько лет будут оценены сталинской инквизицией как "пособничество" классовым врагам.
В конце сентября 1920 года к Троцкому обратился с письмом известный русский писатель Федор Сологуб. Содержание письма, помимо всего прочего, наглядно свидетельствует, что революция кроме попрания свободы художников принесла русской интеллигенции и унизительную нищету. Правда, письмо написано во время гражданской войны, когда бедствовал весь народ.
"Многоуважаемый Лев Давидович!
Я на несколько дней приехал в Москву; очень прошу Вас оказать мне помощь в получении разрешения на поездку, хоть на один месяц в Ревель. Мне совершенно необходимо устроить мои литературные дела, продать мой новый роман и приобрести вещи и одежду, в которых я и Ан. Ник. крайне нуждаемся, — мы обносились и оборвались до крайней степени, а выпрашивать здесь каждый кусок хлеба, каждое полено дров, пару калош или чулок, согласитесь, слишком унизительно и не соответствует ни моему возрасту, ни моему литературному положению. Сохраняя к Вам все мое прежнее отношение, прошу Вас проявить к нам справедливость и поверить искренности наших намерений, исключающих всякую политику…
С приветом — Федор Сологуб.
P.S. Очень прошу дать мне ответ до пятницы "[134].
Через два дня Троцкий несколько высокомерно, но в целом благожелательно откликнулся на просьбу русского писателя, не преминув, правда, копию ответа направить Ленину, Луначарскому, Менжинскому и Чичерину (может быть, Председатель Реввоенсовета хотел продемонстрировать свою холодность к бегущей с корабля интеллигенции прежде всего своим коллегам?!).
"Многоуважаемый Федор Кузьмич!
Я не вхожу в обсуждение Ваших замечаний об "унизительности" хлопотать о галошах и чулках в истощенной и разоренной стране и о том, будто эта "унизительность" усугубляется "литературным положением".
Что касается Вашей деловой поездки в Ревель, то, по наведенным мною справкам, мне было заявлено, что препятствий к ней не встречается. Я сообщил, со слов Вашего письма, что Вы не преследуете при этом целей политического характера. Мне незачем прибавлять, что то или другое Ваше содействие по ходу (так в тексте. — Д.В.)мировых эксплуататоров против трудовой республики чрезвычайно затруднило бы возможность выезда для многих других граждан.
