Леонтий Раковский - Генералиссимус Суворов

Суворов повернулся к Багратиону:

– Как у тебя, князь?

– Люди рвутся в бой. Надоело заманивать, ваше сиятельство!

– Хорошо!

Поворотился к Дерфельдену.

– Полки готовы, ваше сиятельство! – доложил Дерфельден, не дожидаясь вопроса.

Поворотился к Цаху:

– Как на правом?

– Барон Край занял высоты, но, не получив сикурсу, вынужден был…

– Понимаю!

Не дослушав главного квартирмейстера, Суворов сказал Багратиону:

– Князь Петр, веди своих. С Богом! И ты, Миша, на поддержку! – кивнул он Милорадовичу.

Бой, кипевший только на правом, австрийском, крыле, теперь разгорелся по всей линии.

VII

Чуть залились батальонные трубачи (у егерей барабанов не полагалось), как Багратионовы егеря поднялись и кинулись на врага.

Шли с охотой, с яростью. Перепрыгивая через канавы, перелезая через изгороди, быстро подвигались вперед. Теперь настал черед отходить французам: упорно отстреливаясь, они пятились к городским стенам.

Подходить близко, к самым стенам, было невозможно: укрытые за домами предместья, в садах и огородах у Нови, французы били егерей на выбор. Десятки французских пушек бросали сверху ядра.

Пехота принуждена была остановиться. На руках подтащили полевые пушки. И вскоре по тяжелым дубовым городским воротам, по белым оштукатуренным стенам, по башенкам застучали русские ядра.

Но стены Нови стояли как ни в чем не бывало.

– Калибр мал!

– Всю артиллерию оставили назади брать ненужные крепости!

– Теперь вот голыми руками и бери!

Егерей поворотили правее города в обход.

Но тут французы, увидев, что русские пушки не страшны городским стенам, вдруг с громкими криками высыпали из города. Французская пехота ударила егерям во фланг.

Егеря стали отходить.

Неприятельское ядро ударяло в каменную стену, за которой стоял, стреляя, унтер-офицер Огнев. Камни с воем брызнули в сторону. Небольшой осколок угодил на излете Огневу в голову.

Старик зашатался и рухнул у стены.

Некоторое время он лежал, а потом, превозмогая боль, поднялся на колени. Липкая кровь лилась с головы на мундир, на руки.

Ранцы – для облегчения солдат – остались где-то в обозе, но Огнев – бывалый, ломаный солдат: у него в бою всегда с собою в кармане наготове чистый кусок старой сорочки.

Огнев достал его, перевязал рану, кое-как приладил на голову пробитую треуголку и, взяв ружье, поднялся. В голове стоял трезвон. Пороховой дым застилал солнце.

Огнев глянул: своих, своего капральства и даже своей роты он не видел.

Русские отступали. Мимо него, отстреливаясь, шли гренадеры Дендригина. Огнев стал отходить вместе с гренадерами.

Голова кружилась. Огнев очень ослабел, хотя крови вышло не так уж и много. Но стрелял он, как обычно, не торопясь.

«Хорошо, что в правую сторону ударило: кабы в левую, не стрелять бы!»

И вдруг, сквозь противный визг ядер и свист пуль, сквозь этот несмолкаемый трезвон в голове он услыхал сзади такой знакомый голос:

– Молодцы, ребята, заманивай их! Заманивай!

Огнев оглянулся. В самой гуще сбившихся егерей и мушкатеров на своей неказистой казачьей лошаденке виднелся Александр Васильевич.

Фельдмаршал, увидев заминку в центре, тотчас же прискакал сюда.

Огневу стало стыдно, что он, унтер-офицер, отступает.

– Стой, куда? Стой! – кинулся он наперерез молодому гренадеру.

Гренадер остановился, взялся заряжать ружье.

Увидев своего Дивного под пулями, егеря и мушкатеры снова кинулись на французов.

Ослабевший от потери крови Огнев медленно подавался вперед, – его обгоняли уже свои, апшеронцы.

Вот уже поравнялась собравшаяся вместе и вся первая рота.

– Дядя Илья, жив? – радостно окликнул его Зыбин, бежавший вперед.

Суворовский конь нагонял Огнева. Фельдмаршал ехал вперед. Рядом с ним бежал батальонный командир апшеронцев майор Лосев. У Лосева в руках вместо шпаги было ружье.

Огнев слышал, как Лосев говорил фельдмаршалу:

– Моя шпага сломалась… Так я его, ваше сиятельство, обломком шпаги и эфесом – по голове!

– Браво! Хорошо, помилуй Бог, хорошо! Мы, русские, шутить не любим: коль не штыком, так кулаком!

Эти истоптанные огороды, эти кирпичные дома предместья, из которых давно перебрались в город жители, переходили по нескольку раз из рук в руки. Но пройти дальше, проникнуть в самый город или взобраться на высоты, где стояли пушки, не удавалось. Взять Нови с фронта казалось невозможным.

Полуденное солнце снова, как и при Треббии, висело над головой. Люди снова изнемогали от духоты и нестерпимой жажды.

Суворов, который сам все время был среди наступавших войск, видел, что надо дать отдых.

В полдень он велел прекратить бой по всей линии.

Французы уже ввели все свои силы, а у Суворова оставался нетронутым резерв. Его-то фельдмаршал и рассчитывал пустить к вечеру в дело.

VIII

Резерв Суворова сыграл свою роль: к шести часам вечера французская армия сбита с неприступной позиции и в беспорядке бежала.

Непреклонная воля русского полководца и самоотверженность его войск решили все. Только наступившая ночь спасла французов от окончательного истребления.

Воздух был насыщен пороховой гарью, полон стонов раненых. В горах гулко отдавались ружейные выстрелы, слышались крики «пардон».

Группами вели пленных, которых вылавливали из виноградников и садов. Конвоиры оживленно переговаривались:

– Я кричу ему «балезар», а он и не думает!

– Не понимает?

– Нет. Как стукнул его по башке, понял.

– Положил оружию?

– Положил. Больше не подымет!

Войска были в бою шестнадцать часов подряд. Люди чрезвычайно утомились.

Генералы улеглись отдыхать. Не спал только один главнокомандующий. Он подводил итоги сегодняшнего боя и делал приготовления к завтрашнему дню.

Казак Ванюшка в этот вечер стоял у двери с обнаженной шашкой: Суворов расположился в самом городке Нови, где на задворках и огородах прятались одиночные французы.

Победа была полная: французы потеряли всю свою полевую артиллерию – до сорока пушек, четыре знамени, сдалось в плен свыше восьмидесяти штаб– и обер-офицеров и четыре генерала: Периньон, Груши, Партуно и Колли.

Суворов диктовал Кушникову диспозицию. Войскам предписывалось наступать за разбитым неприятелем в Генуэзскую Ривьеру.

IX

Выдавя из меня сок, нужный для Италии, бросают меня за Альпы.

Блистательную победу при Нови венский гофкригсрат умудрился свести на нет. Он сделал это руками добродушного на вид, но не столь безобидного по существу папы Меласа.

Еще ночью Александр Васильевич отдал приказ преследовать и уничтожить разбитого противника. Утром войска уже готовились выступать, когда Мелас сообщил главнокомандующему, что двигаться в горы нельзя: нет ни провианта, ни мулов. Мелас не сделал ничего, хотя Суворов еще 20 июля приказал ему приготовить все к 4 августа.