Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

На какой-то недолгой остановке она проснулась, тревожно приподнялась, спросила удивленно:

– Случилось что? Почему вы не спите, Василий Степанович?

– Нет, нет. Все ладно. Спите.

Успокоенная, она опустилась на подушку и сонно произнесла:

– Как тут спиться! Словно в коляске – мягко и качает. Хорошо…

…Утром они вели себя как давно знакомые, даже близкие люди.

В Ростове Василий купил на лотке вареную курицу, в киоске взял булочки и две бутылки пива. Клавдия принесла от проводницы стаканы, тарелку, накрыла столик своим суровым полотенцем. Делала она это так спокойно, весело, по-семейному, что Василий перестал стесняться. Он с удовольствием смотрел, с каким аппетитом, вкусно она ела, как заботливо потчевала его; с волнением думал он – вот так бы всегда! Ему казалось, что если он решится предложить ей никуда не ехать, не искать другого дома и поселиться у него, она не откажет, согласится…

На первой большой остановке после Ростова в купе заглянула женщина в белом халате с подносом в руках.

– Бутерброды с сыром не желаете? – спросила она Василия.

– Благодарствуйте, нет.

– Может супруга ваша желает?

Клавдия смущенно отвернулась.

А Василий весело сказал:

– И супруга моя не желает.

Двери купе с треском закрылись.

– Смешная! – сказала Клавдия.

– А почему? Не смешная вовсе… Если бы вы…

Клавдия опять, как и в первый раз, сильно покраснела. Кровь залила сначала шею, поднялась выше, ярко запылали щеки, лоб, даже уши. Так краснеют очень молодые и неопытные женщины. Она низко опустила голову, и Василий заметил в ее темных волосах несколько седых прядей.

И почему-то эта седина внезапно придала ему решимости.

– Если бы, Клавдия Алексеевна, – заговорил он сбивчиво, – если бы вы согласились… выйти за меня, я бы… я бы всю жизнь счастливый был, Клавдия Алексеевна…

Клавдия прижала ладони к горящим щекам. Подняла голову, смятенно смотрела в лицо Василия. Глаза у нее были странные, шалые какие-то. Непонятно было – рассмеется она сейчас или заплачет.

– Что вы так… сразу? – спросила она шепотом.

– А в моем возрасте и надо сразу… Да и не так уж сразу – я ведь ночь не спал, все про вас думал. Если бы… Может, и заслужу, чтобы стать вам по сердцу… Я бы… все… Будет у вас свой дом… свой порог до самой смерти…

В глазах Клавдии мелькнула та же готовность улыбки, которая так нравилась Василию.

Но Клавдия не улыбнулась, а неожиданно расплакалась. Не стирая слез, поглядела на Василия, вздохнула, сказала:

– Хороший вы человек Василий Степанович…

СТАРШИЙ БРАТ

Когда братишка появился в их узкой комнате, Андрею было двенадцать лет. Своего отца он не помнил, Валеркиного не знал. Мальчонка целыми днями тихонько попискивал в своей плетеной коляске, похожей на корзину для белья.

Сохнущие на батарее пеленки, непричесанная мать в неопрятном халате с пятнами на груди, исходивший от нее сладковатый запах, вызывали в Андрее легкое раздражение; но на братишку, виновника всего этого непорядка, оно не распространялось. Напротив, чем слабее был Валерка, тем большую ответственность за него чувствовал Андрей, его старший брат.

А то, что он был старшим да еще единственным мужчиной в семье, становилось все очевиднее. Ему казалось – он всегда знал – мать человек слабый, неуверенный и без поддержки его, Андрея, ни с чем в жизни справиться не сможет. Незаметно он начал относиться к матери покровительственно, к чему она быстро и прочно привыкла. Вот так и сделался он, еще не достигнув тринадцати лет, полновластным главою семью.

Валерка рос, набирался сил и уже ко второму месяцу у него прорезался свирепый и требовательный бас, за что их сосед по коммунальной квартире, старый моряк дядя Максим, прозвал его Боцманом. Так навсегда утвердилось за ним это прозвище и, в конце концов, почти заменило ему имя.

Подрастая, Валерка невольно перенял у Андрея ласково-снисходительный тон, с которым тот обращался к матери, с той только разницей, что Андрей действительно заботился о ней и старался либо помочь ей, либо заменить ее в трудных заботах о семье; Валерка же усвоил чисто внешнюю манеру поведения старшего брата.

Был Валерка вообще не по возрасту развит, всерьез увлекался школьным живым уголком, а дома организовал его филиал, докучая матери ужами, которых мать панически боялась, выращенными в глубоких тарелках головастиками, плавунцами, подобранными на улице бездомными щенками и котятами. Однажды он притащил с помойки полную кепку крошечных мышат из разоренного мальчишками мышиного гнезда. Мать возмущалась, но ничего поделать не могла – глава семьи Андрей одобрительно относился к хлопотливому увлечению младшего брата.

В первый же год после приема Валерки в пионеры, школа отправила его в лагерь под Одессу. Оттуда он приехал уже не таким тощим и привез аккуратно переписанную и заполненную не очень удачными, но подробными иллюстрациями тетрадь с надписью на обложке: «Научный реферат ученика четвертого класса «а» школы № 193 города Москвы Валерия Маркова «Поведение кошек под Одессой». За этот научный реферат его приняли в биологический кружок, хоть и был он там самым младшим. С этой минутой мать примирилась с наполнявшей комнату живностью и согласилась кормить молоком ужей; можно сказать, что она даже стала гордиться сыном и тайком спрятала его первый научный реферат. Но Валерка продолжал относиться к ней несколько свысока и никогда не разрешал приласкать себя, даже погладить по голове. Любил ли он мать? Вероятно, любил. Но настоящим отцом и матерью для него всегда был и оставался Андрей.

После рождения Валерки мать постоянно хворала и, не достигнув пенсионного возраста, вынуждена была перейти на инвалидность. Жить стало совсем трудно: Валерка был мал, Андрей поступил в мединститут, сперва работал по вечерам санитаром в клинической больнице, уверяя мать, что это наилучшая практика для будущего врача, после третьего курса – медбратом в инфарктной бригаде «Скорой помощи»; мать пробовала вязать, но ничего, кроме шарфов и носков связать не умела, поэтому зарабатывала мало и редко, а пять рублей в месяц, которые она получала от государства как мать-одиночка, естественно, никаких материальных затруднений решить не могли!

Наконец, Андрей закончил институт и был направлен в реанимацию той клиники, где когда-то работал санитаром.

А матери становилось все хуже. Кроме основных ее болезней начала мучить жестокая гипертония.

В год, когда умерла мать, Валерке минуло четырнадцать. Через два дня начались каникулы, он по праву считал себя уже восьмиклассником и через неделю должен был уехать в свой последний пионерский лагерь снова под Одессу.