Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

– Подумаю… Ну, счастливо тебе. Давай обнимемся на прощание, что ли…

– В купе он застал только одного пассажира. Женщина сидела, опершись локтями о столик, смотрела в окно просто так, ни на кого – подле окна никто не стоял, люди равнодушно и торопливо проходили мимо.

– Здравствуйте, – сказал Василий.

Женщина оглянулась, приветливо кивнула. Лицо ее было серьезно, даже немного грустно, но в глубине глаз таилась как бы готовность к улыбке.

– Почему-то это выражение затаенной веселости смутило Василия.

– Соседи мы, – неловко сказал он.

– Соседи, – уже открыто улыбнулась женщина. – Да надолго ли?

– Вам далеко ехать?

– Далёко. До самого конца.

– О! – обрадовался Василий.

Сам не понимая, почему, ему стало хорошо на душе от известия, что женщина тоже едет до самого Ленинграда.

– И мне до конца!

Показалось ему или действительно это тоже обрадовало женщину?

– Что ж, – сказала она, – давайте знакомиться, коли так далёко вместе ехать.

– Василий Степанович меня зовут.

В его широкую, твердую ладонь она вложила такую же затвердевшую от работы руку.

– Клавдия я, – после паузы добавила – Алексеевна.

Василий поставил на стол небольшую плетеную корзинку, откинул чистую тряпицу, предложил:

– Угощайтесь. Пасынок на дорожку набрал. Говорят, лучшая черешня в районе из его села.

– Ой, какие красивые! Словно, каждую кто-то специально раскрасил – один бочок желтенький, другой алый! Даже есть жалко.

– Что вы. Ешьте, ешьте, сладкая, как мед!

Заглянула молоденькая проводница.

– Билетики, пожалуйста. А, у вас железнодорожный…

– Да. Решил раз в жизни попробовать, как это по-пассажирскому, – улыбнулся Василий.

– Ну и как, нравится? – засмеялась проводница. Еще не пробовал, – только отъехали. Пока – очень нравится.

Постели возьмете?

– А как же! Пассажирить, так пассажирить!

– А чайку желаете?

– Можно и чайку.

– Есть вафли, печенье.

– Ну, уж нет, эта пища детская. У меня и потяжелее найдется – пасынкова супруга напекла, нажарила… Ох, извините, Клавдия Алексеевна, может, вам желательно вафли?

– Спасибо, нет. Я ведь тоже на дорогу кое-что на дорогу припасла.

– Долго и истово пили они чай с пирожками, что напекла жена Павла, и говорили так, ни о чем.

– Напились. Помолчали. И вдруг неожиданно для самого себя Василий сказал:

– А у меня прошлой осенью жена померла.

Клавдия молча, сочувственно покачала головой.

– И не болела нисколько – ночью стало плохо, а утром скончалась.

– Такая смерть счастливая…

– А по мне, никакая смерть не счастливая…

– Так это для тех, кто в живых остается.

– Может…

Клавдия убрала на столике и опять бездумно уставилась в окно. Стемнело. Проносился мимо неяркий отблеск далеких станиц, в одну линию сливались огни фонарей у шоссе.

В купе зажегся свет, и за окном все исчезло. На стекле, как в старом потускневшем зеркале, отразилось лицо Клавдии. Привычным движением она поправила волосы, обернулась к Василию.

– Будто и нет там за стеклом ничего. Заперли нас тут, и несемся невесть куда, – сказала она и улыбнулась широко и весело. – Будем стелиться?

– Что-то спать нет охоты, – чуть смущенно сказал Василий.

– И мне! – обрадовано откликнулась Клавдия.

– Вот и ладно. Поговорим еще… Вы сами откуда родом?

– Гатчинская я.

– Так мы ж почти земляки с вами. Знаете, нет? – Станция есть такая в Ленинградской области – Узловая. Неподалеку от Белгорода, ближе к Сосново. Бывшая Финляндия. Не слыхали?

– Нет.

– У нас раньше просто поселок был, до войны. А теперь уже целый город. Районный.

– Я тех краев не знаю. Еще совсем маленькую родители в Ленинград вывезли.

– Живы родители?

– В блокаду померли. Меня чуть живую соседи пристроили в детдом, что по Дороге жизни эвакуировали в Вологду. В сорок шестом мы обратно вернулись. Я долго еще болела. Училась кое-как. Семилетку все же закончила. Работать пошла. Там своего будущего мужа встретила.

– Вы замужем? – почему-то неприятно задетый, спросил Василий.

– Была. Полгода года. Оказался человек нехороший. Пил, случалось – бил меня. Жили мы со свекровью. Она женщина очень хорошая, да слабая. Любила меня, жалела, а с сыном справиться не могла. Ушла я от них, а жить-то мне было негде. Свекровь, дай ей бог здоровья, устроила меня ночной нянечкой в детские ясельки, так там койку мне определили. Вот до сих пор там и живу…

– Значит и вы одинокая, Клавдия Алексеевна, как я.

Сам не понимая почему, ее одиночество обрадовало его.

– Да как сказать – одинокая, – задумчиво улыбнулась Клавдия. – Со свекровью мы и по сей день близкие. Я как раз от нее сейчас еду.

– Вот как?

– Ага. Она у дочке на покое жила, а дочка возьми да помри. С внуком теперь живет. Я, как на пенсию вышла, решила к ней съездить. Старенькая она, боюсь, больше не увидимся…

– Она где проживает?

– В Ставрополе, в городе. Внук ее в агрономическом техникуме преподает.

– Ученый, значит, человек.

– Молодой еще, а умный, образованный.

– Теперь молодых много образованных.

– Много.

Помолчали.

– И долго вы у нее гостили?

– Целый месяц. За всю жизнь столько не отдыхала, – засмеялась Клавдия. – Даже надоело бездельничать!

– Мы теперь с вами пенсионеры, нам полагается бездельничать…

– Да нет, Василий Степанович, мне другие мысли в голову вступили… – Примолкла, опять задумалась.

– Я всю жизнь горевала, – заговорила она, – что детишек своих не нажила. Люблю я их очень.

Оживилась и тихо засмеялась чему-то своему.

– И знаете. Ей богу, они меня тоже любили. В ясельках со своими делишками, с бедами – радостями – ко мне: мама Клава, да мама Клава…

– Видно, добрая вы, Клавдия Алексеевна. Ребятишки, они умные, сразу человека чуют. Это вроде как лошади или собаки – кто к ним добром – ни за что не обидят.

Клавдия громко рассмеялась.

– Ну, спасибо вам, с собакой меня сравнили!

Да что вы! Неужто обиделись? – смутился Василий. – Я же вроде в похвалу!

– Шучу я, – отмахнулась Клавдия. – А может, вам моя болтовня надоела?

– Нет, нет, слушаю.

– Я скоро к концу подойду, – серьезно заговорила Клавдия, но снова примолкла.

Василий ждал, внимательно вглядываясь в ее немолодое, но удивительно свежее лицо. Ему казалось, что она чем-то огорчена. Но нет, в глазах все та же готовность к улыбке, которая сразу так понравилась Василию. И еще что-то было в ее лице, чего он раньше не заметил, либо не обратил на это внимания – похоже было, что она приняла какое-то важное решение, но не уверена, стоит ли говорить о нем малознакомому человеку.

И Василию захотелось взять ее маленькую, твердую руку, подержать в своей широкой ладони… Пусть говорит, он одобрит любое ее решение, но пусть будет оно таким, чтобы в ее жизни осталось место и для него, Василия… Сказать ей об этом? Сейчас? Сию минуту? Но он совершенно не знал, как это сделать, какие для этого нужны слова. Может, она рассердится, не захочет вообще с ним разговаривать?