Война короля Карла I. Великий мятеж: переход от монархии к республике. 1641–1647 - Сесили Вероника Веджвуд
К этому времени начали сказываться действия основных сил кавалеристов парламента. На правом фланге Кромвель задействовал в атаке меньше половины своей кавалерии, остальная часть еще не вступала в бой. На левом фланге армии парламента, где царили хаос и сумятица, кавалерия Руперта только что вступила в непосредственный контакт с половиной конницы Айртона. Остальные в испуге отступили назад перед кавалерами, но не были ранены, сохраняли боевой порядок, и их еще можно было вернуть и ввести в бой. Руперт, который, чтобы помочь пехоте, возвращался назад со своими победоносными, уже побывавшими в бою кавалеристами, обнаружил, что они открыты для фланговой атаки этой еще вполне свежей кавалерии врага.
На другой стороне театра военных действий кавалерия Ленгдейла, на которую волнами накатывали атаки всадников Кромвеля, снова сдала назад, а затем и вовсе обратилась в бегство. Одни бежали в сторону Лестера, другие бросились искать убежища совсем далеко, в своей старой штаб-квартире в Ньюарке. Теперь королевская пехота на левом фланге, оставшись без кавалерийского прикрытия, подверглась показательной резне со стороны «железнобоких» Кромвеля. До этого момента валлийские новобранцы, в большинстве своем не имевшие военного опыта, дрались мужественно, но теперь, не видя надежды на победу, перестали подчиняться своим офицерам. Помня о награбленной ими добыче, они сдавались целыми отрядами при условии, что им сохранят их трофеи. Большинство офицеров, поняв, что игра проиграна, спасались бегством. Теперь кавалерии Руперта оставалось только одно – прикрывать отступление короля с поля боя. К часу дня на поле «не было видно ни лошади, ни человека из королевской армии, за исключением пленных».
В ходе своего отчаянного бегства кавалерия короля пронеслась через Лестер в Эшби-де-ла-Зуш, до которого король добрался глубокой ночью, и никто не позаботился о повозках и каретах, сопровождавших армию. Джордж Дигби сохранил достаточно хладнокровия, чтобы сберечь свою карету и имущество, но слишком мало было оснований поздравить себя как государственного секретаря, поскольку вся переписка короля попала в руки врага. Вместе с каретами к армии парламента попали благородные дамы и жены офицеров, а также женщины, которые не были ни благородными дамами, ни офицерскими женами, но «имели при себе кучу денег и были богато одеты». Многие из этих «подруг» купили себе прощение у победителей. Награбленное в этот день оценивалось в 100 000 фунтов золотом, серебром и драгоценностями. Но рядовым армейским проституткам, маркитанткам и женщинам, выполнявшим в лагере черную работу, в прощении было отказано, и многих солдаты парламента просто убили. Позднее, когда их стали стыдить этой резней, они говорили, что это были «ирландские женщины с ужасными лицами», вооруженные длинными ножами. Более вероятно, это были валлийки, кричавшие что-то на непонятном языке и защищавшиеся кухонной утварью, которую они использовали для приготовления пищи своим землякам.
В Нейсби король потерял всю свою пехоту, все пушки и большую часть обоза. Когда спустя три дня его гарнизон в Лестере сдался, Ферфаксу передали оставшиеся запасы оружия и 500 лошадей. Катастрофа была тотальной.
IV
Ферфакс в лаконичном донесении объявил обеим палатам о величайшей победе, которой Бог удостоил дело парламента. Кромвель был красноречивее в благодарности как Всевышнему, так и своим людям. После несколько более подробного, чем у Ферфакса, описания битвы он заключил: «Это не что иное, как рука Божия; и ему одному принадлежит победа, которую никто не может разделить с ним… Честные люди верно послужили вам в этом деле. Им вы можете доверять. Молю вас именем Бога, не препятствуйте им… Я хотел бы, чтобы тот, кто рискует жизнью за свободу своей страны, доверил Богу свободу своей совести и свободу того, за что борется».
Палата общин велела отпечатать это письмо, опустив последнее предложение. Им хватало проблем с неистовыми спорами шотландцев с сектантами, чтобы не добавлять к этой шумихе личные взгляды генерал-лейтенанта Кромвеля на свободу совести. Однако палата лордов в какой-то момент оказалась не столь внимательной и опубликовала текст полностью, чем выдала эту попытку цензуры к большому возмущению и пресвитерианцев, и сектантов.
В Марстон-Муре Кромвель смело приписал победу своим войскам. В Нейсби он сделал это с еще большим правом. После Марстона он гордо противопоставлял своих людей тем, кто с презрением называл их сектантами и простолюдинами. Его письмо после Нейсби содержало в себе угрозу. Люди Кромвеля сражались за свободу совести, как бы не отрицали это узколобые богословы и назойливые шотландцы.
Предупреждение было вдвойне уместно. На той неделе Джон Лилберн по просьбе Уильяма Принна был вызван в Комитет по проверке (Committee of Examinations) и опрошен в связи с его недавней атакой на религиозные взгляды Принна и «египетское рабство» пресвитерианской системы. Комитет отпустил его с предупреждением, которое, похоже, не ограничило его красноречия, и разозленный Принн ушел домой писать очередной ядовитый памфлет против свободных ораторов.
Тлеющая ненависть между пресвитерианцами и индепендентами то тут то там давала яркие вспышки. Роберт Бейли в момент несдержанности открыто усомнился в преданности индепендентов общему делу. И не без оснований, поскольку король не однажды выказывал желание помочь им против пресвитерианцев, и интрига, затеянная лордом Сэвилом, которого король освободил специально для этой цели, снова вышла на свет. Неправильно истолкованные слова Бейли дошли до палаты общин почти одновременно с тем, как известия из Нейсби были доставлены в Лондон офицерам армии нового образца, одним из тех, на кого Бейли и другие пресвитерианцы жаловались, как на страшных людей, не верящих в Троицу. Но такие страшные люди были среди тех, кто только что одержал великую победу. Очевидно, что момент был неподходящий для обвинения сектантов в нелояльности, и бедному Бейли пришлось извиняться в палате за свои инсинуации в отношении индепендентов.
Настроение Лондона менялось от мрачности, накрывшей город после взятия королем Лестера, к всеобщему ликованию. Унылая процессия больных и раненых солдат, появление которых знаменовало поражение сил парламента, теперь уступила место бравым благочестивым молодым всадникам из армии нового образца, ежедневно прибывавшим в город со свежими новостями о победе. Армию, в отношении которой еще месяц назад делались удручающие прогнозы, теперь шумно приветствовали как спасителя общественного блага. С ростом популярности армии положение индепендентов в парламенте и вне его
