Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

Тамара с Ириной, посмеиваясь, с сарказмом рассказывали наперебой:

— Когда Волков положил трубку, он выскочил из кабинета бледный, как полотно, взгляд беспокойный — куда девалась его всегдашняя величавость. Он куда-то помчался, ну прямо будто наделал в штаны. Мы его таким напуганным даже представить себе не могли.

Волков помчался к Каплану. Он испугался, что наврал министру, и если пришлют для проверки комиссию из министерства, то он обязан показать, что не соврал. Он должен был сделать потемкинскую деревню из аппаратов Илизарова — иначе головы ему не сносить. Поэтому он и был возбужден, придя ко мне в поликлинику. Но хитрый дипломат, он даже и тогда передо мной сделал вид, что это не его, а моя вина, что в институте не делали операций Илизарова.

Член Политбюро Александр Шелепин, который звонил министру Петровскому, имел должность председателя Центрального Совета профсоюзов. По этой должности ему приходилось разбирать письменные жалобы трудящихся. Уже несколько лет туда писали тысячи инвалидов и жаловались, что годами не могут попасть на лечение в Курган к Илизарову. Поэтому он и позвонил министру. Министр сам был хирург, но не специалист по травматологии и не был в курсе работы Илизарова. Но ясно, что он не имел права ответить члену Политбюро, что не знает такого популярного в народе врача и что в Москве не делают его операции. Снизу вверх по иерархической лестнице все обязаны только соглашаться и говорить «да».

Я сделал несколько илизаровских операций в разных отделениях, и у Волкова тоже. Он даже ассистировал мне: ему надо было сделать еще один дипломатический шаг — показать, что он тоже участвует во внедрении метода Илизарова в Москве. Он шутил со мной на «ты»:

— Когда ты был студентом, ты ассистировал мне. А теперь я ассистирую тебе.

По институту волнами ходили слухи: «Голяховский делает операции по Илизарову, и Волков ему ассистирует». Мои недоброжелатели стали приветливее.

Но, сделав уступки от страха перед начальством, Волков не смог примириться с Илизаровым. Личность карьериста превалировала над профессиональной объективностью. Вместо того, чтобы по моему совету пригласить Илизарова защищать диссертацию в нашем институте, он продолжал ставить палки ему в колеса. Илизаров защищал кандидатскую диссертацию в Перми. Председатель ученого совета хирург Вагнер считал, что по научному значению работы Илизаров заслуживает степени доктора наук. Подобные случаи бывали чрезвычайно редко. Илизарову дали диплом доктора наук, а Волков опять должен был проглотить горькую для него пилюлю. Каплан говорил мне:

— Знаете, что я вам скажу? Он еще им покажет, этот Илизаров. Теперь я думаю, что вы были правы, когда написали Волкову то ваше эмоциональное письмо из Кургана.

В письме я предсказал, что метод Илизарова может стать всесоюзно и международно известным. Так все и получилось — Илизаров добился успеха и славы в Союзе, а потом и во всем мире. Мы с ним стали друзьями, я был счастлив, что смог начать операции по его методу в Москве, а через двадцать лет я начал это в Америке и в других странах.

В нашем доме

Наш писательский кооператив «дворянское гнездо» обживался среди простых низких домов. Для меня это было новое общество, во многом отличавшееся от врачебного, перегруженного работой и довольно бедного. В новом доме мы жили в окружении избранной интеллигенции, избалованной многими привилегиями. «Тяжелое ядро» составляла небольшая группа советских «классиков»-лауреатов; группа побольше — относительно успешные писатели; а за ними — много никому не известных «литературных поденщиков» Первая группа была богатая — советские миллионеры; вторая — близка по доходам к миллионерам. И те и другие имели «джентльменский набор» — квартиру, дачу и машину, а с недавних пор к этому прибавились туристические поездки за границу. Но и толпа «поденщиков» жила очень неплохо по советским стандартам, зарабатывая больше, чем врачи.

Что давало им всем благополучную жизнь? Это была их крепкая присоска к советской власти под названием социалистический реализм. Они наловчились в прозе, поэзии и драмах описывать жизнь героев, воображаемых по теории коммунизма. Чем дальше от действительности была описываемая ими жизнь, тем больше им выпадало за это славы и дохода. Литература была частью коммунистической пропаганды, и советская власть пестовала своих писателей. Солженицын считал, что советские писатели как будто дали клятву воздержания от правды, и назвал их литературное творчество «единственным в мире примером литературы для писателей».

Но, как люди творческие, сами писатели были высокого мнения о себе. Ходила такая шутка: членов Союза писателей построили в шеренгу и приказали: «По порядку номеров рассчитайсь!», все крикнули: «Первый!».

Писали они свой соцреализм дома и выходили пройтись-поразмяться — фланировали группками и часами беседовали перед домом. Пописав и погуляв, они часто, вместе с женами осаждали свою писательскую поликлинику и аптеку при нашем доме — для них она была как бы клубом, где они продолжали беседы.

Жен писателей сокращенно называли «жописы». Среди них доминировали две группы: или дебелые матроны, или молоденькие фифы. Большинство не работали, имели домработниц и нянек. Матроны по утрам ходили на ближний «Инвалидный» рынок и покупали домашний творог, изысканно пробуя его у длинного ряда торговок. Этих светских дам поглощало приобретение заграничных вещей и распространение сплетен. Они были в курсе всех интриг и событий в Союзе писателей и помогали мужьям «проталкивать» их творения в журналах и издательствах. По вечерам писательская братия разъезжалась — в Дом литераторов, в Дом кино, в Дом искусств, в Дом актера. Там шли закрытые (для публики) просмотры заграничных фильмов, встречи-выступления каких-либо знаменитостей и были клубные рестораны.

Во все сезоны писатели с женами разъезжали по так называемым Домам творчества — под Москвой, на Рижском взморье, на Черном море. Эти привилегированные богатые дома отдыха были на много уровней выше обычных профсоюзных санаториев.

Многие из писателей были евреи, но писали под русскими литературными псевдонимами. Один из миллионеров, популярный драматург Михаил Шатров, сочинял пьесы только про революцию и про Ленина; его герои произносили пламенные аскетические речи коммунистов во всех театрах страны. Я его не знал, но по направлению революционного творчества представлял себе человеком, одержимым идеей — этаким Дон Кихотом коммунизма. Каково же было мое удивление, когда мне его показали: пухленький пижончик, разодетый в заграничные наряды, гулял перед домом с болонкой; он часто менял молодых жен. Настоящая его фамилия — Маршак (племянник известного поэта).