Виктор Петелин - Фельдмаршал Румянцев

Она нашла письмо Фридриха на привычном месте – на столе – и вновь перечитала его. Фридрих писал: «Если б зависело от меня, я без труда подписал бы мирные условия, требуемые от Порты… В приобретениях ваших я видел бы усиление первого и самого дорогого из моих союзников, и приятна была бы мне возможность дать ему этот новый знак моей преданности. Но надобно обращать внимание на множество различных интересов в таком сложном деле, как мирные переговоры, и потому не всегда можешь позволить себе то, чего желаешь. В этом положении нахожусь и я теперь. Ваше и. в-ство увидите из нового объявления Порты, сделанного мне и венскому двору, что г. Обрезков будет освобожден немедленно, как только будет принята статья о посредничестве. В. и. в-ство спрашиваете меня, каково мое мнение насчет образа мыслей венского двора. Я имею право думать, что он искренне желает возобновления мира в своем соседстве и в случае посредничества будет действовать беспристрастно, однако не согласится на мирные условия, прямо противоположные его интересам. Внушения Франции до сих пор не поколебали его системы нейтралитета; но я не поручусь за его поведение в случае войны…»

Из этих рассуждений получалось, что мирные условия России оказывались чрезмерными, и он, боясь повредить русским интересам, опасается доводить их до сведения как Вены, так и Константинополя. Получается, что как только Вена узнает об этих условиях мира, так сразу начнет вооружаться и готовиться к войне с Россией… Турки не уступят Молдавию и Валахию, будут решительно возражать против того, чтобы русские заняли какой-либо остров в архипелаге Средиземного моря. Да и независимость крымских татар весьма подозрительна. Уж не претендует ли Россия вообще на Крым? И что же? Россия может получить лишь две Кабарды, Азов с округом да свободное плавание по Черному морю… И это за два кровопролитных года войны?

«А я-то думала, что совершаю великий подвиг умеренности, предлагая план мирных переговоров. Можно ли было предполагать еще вчера, что в прусском короле найду адвоката турок? Что уж говорить о венском дворе… Неужели им приятнее иметь соседями турок в Молдавии и Валахии, чем государя, независимого как от турок, так и от русских и австрийцев? И все пытаются чем-то пугать нас. До сих пор никак не могут понять, что пора перестать постоянно нам показывать вооруженную или просто поднятую руку Австрии, ибо Россия, если подвергнется нападению, сумеет защититься, она не боится никого…»

Екатерина резко поднялась, повернулась к камину, внимательно всмотрелась в пылающие дрова. Чуть расшевелила их щипцами – посыпались искры, резко потянуло в дымоход. Пламя огня повеселело. И лицо Екатерины снова размякло, стало добрее, проще.

«А с другой стороны, мы ведем переговоры с турками, а не с венским двором, с которым у нас нет войны. Крым дальше от Вены, чем Молдавия и Валахия, а потому о нем не может быть и речи в переговорах с Австрией, для которой, может быть, выгоднее, чтобы Крым был независимым. В рассуждениях Фридриха видны большое неудовольствие, мелкая зависть и скрытые угрозы… Но эти угрозы не прямо от него, а все сваливает на венский двор. Но нет, угрозами ничего они не выиграют. Будем держаться крепко и ни шагу не сделаем назад, не отступимся от своих выгод… Все обделается как нельзя лучше. Не будем спешить. А если увидят, что мы гонимся за миром, то получим мир дурной… И все же пора обдумывать в деталях следующую кампанию, Румянцев уже спрашивал, что мы собираемся делать в 1771 году. А что делать, когда не решен главный вопрос: мир или война? Да они и тянуть будут с решением этого вопроса для того, чтобы усыпить нашу бдительность… Дунай стал Рубиконом, который необходимо перейти для утверждения наших успехов. Нет, пожалуй, в будущем году нам этот Рубикон не перейти, нет судов, нет флотилии, способной поддерживать связь между двумя берегами… В будущем году необходимо принудить крымских татар отложиться от Порты и стать независимыми. Действия второй армии станут главнейшими, а Румянцев пусть охраняет Молдавию, Бессарабию и Валахию, пусть действует по своему усмотрению, не пускает неприятеля на левый берег, готовит армию к будущим победам. Видно, не скоро уступят турки нашим условиям, да и не столько турки, сколько наш союзник будет воду мутить, сталкивая всех между собой… Больше всего интересует его Польша, возможность что-нибудь от нее урвать… Как не воспользоваться моментом польской смуты, когда король слаб, не пользуется никакой поддержкой в народе, а магнаты – каждый сам по себе, каждый тянет на свою сторону, никак не могут ни о чем договориться».

Екатерина ранее твердо верила, что облагодетельствовала Польшу, навязав ей с помощью русских полков Станислава Понятовского в качестве короля. Прошло шесть лет с тех пор. И только сейчас она начала понимать, что, возможно, поторопилась. В надежде на помощь Франции Понятовский попытался противодействовать русским интересам в Польше. Несколько месяцев назад в письме к Екатерине он, рассказывая о драматическом положении своего народа и государства, писал, что никакие страдания и муки не заставят поляков покориться чужой воле. Она хорошо помнила его слова о том, что общее расположение умов в Польше таково, что скорее согласятся терпеть и погибать, чем связать себя каким бы то ни было образом, что поляки будут «смотреть на мир как на дело насильственное, если он будет им дан без содействия держав католических», что Польша «будет постоянно надеяться получить большее с их помощью, как только ваши войска удалятся из страны».

Это особенно раздражало императрицу. Она послала войска для умиротворения страны, для ее покоя и тишины, а похоже, никто не хотел этого умиротворения. «Признался бедный Понятовский, что его уверяют со всех сторон, где искать ему защиты: самым настойчивым образом просит согласиться на вмешательство католических держав в дело польского усмирения. И без нашего согласия в дела польские давно вмешиваются Франция и Австрия. Говорят, что уже действует на польской территории французский полковник Дюмурье… Австрия захватила два польских староства. А он все еще продолжает доверяться людям коварным и скрывающим честолюбивые замыслы. Не могу себе вообразить, что он сам собою нашел возможным и благодетельным посредничество католических держав в настоящих делах Польши. Конечно, кто-то повлиял на него. Но кто? Да, немалые препятствия ставит успеху дел наших упорство и легкомыслие польского короля… Забыл, видно, благодеяния наши и собственную безопасность, доверился старикам Чарторыйским… Сколько бы король по лукавым советам дядей своих Чарторыйских ни старался о примирении с мятущейся частью своего народа, это примирение никогда достигнуто быть не может… А может, князь Волконский слишком стар, чтоб исполнять такую должность? А кем его заменить? А может, предоставить на некоторое время польские дела их собственному беспутному течению? Нет! Стоит только ослабить свой нажим, как тут же этим воспользуются Франция и Австрия, а Пруссия погреет руки… Странные поляки! Ведь я указала объявить им, что для сбережения рода человеческого не велю за ними гнаться, если они разойдутся по домам и будут жить спокойно, и что целый год им амнистия дается только с тем, чтоб нигде кучи не было… Нельзя, чтоб всем не надоели мор, голод, разоренье, разбой, и опять нельзя же, чтоб не было способов к примирению. Не так черт страшен, как иногда кажется… Но при всех поворотах польской жизни неминуемо согласие с прусским королем… Надо отписать ему…»