Виктор Петелин - Фельдмаршал Румянцев

Фридрих, решив как-то повлиять на ход событий, пригласил нового австрийского посланника при его дворе барона фон Свитена. Приведем этот любопытный разговор, ставший известным историкам:

«Король. Надобно заключить мир, поверьте мне, надобно заключить мир!

Фон Свитен. Мы не желаем ничего более, как видеть заключение мира, но на сносных условиях.

Король. Что вы называете условиями сносными?

Фон Свитен. Такие, которые не будут содействовать усилению России, настоящему или будущему, и не ослабят Турции в такой степени, что ее существование сделается ненадежным… А присоединение Крыма к России по своим последствиям не может принадлежать к числу сносных условий.

Король. Ах да, Крым! Я об нем и забыл! Русские хотят, чтоб он получил независимость. Это можно им уступить.

Фон Свитен. Эта независимость Крыма – пустое слово; рано или поздно страна эта, населенная народом воинственным и обладающая гаванями на Черном море, сделается русскою провинциею и усилит могущество России в очень значительной степени.

Король. Но можно сделать так, как говорил мне князь Кауниц в Ништадте: позволить установить независимость татар, а потом посредством интриг побудить их снова подчиниться Порте.

Фон Свитен. Русские за это время утвердятся на Черном море и в Крыму, они увидят возможность делать самые смелые предприятия…»

И снова полетели письма в Петербург, Вену, Константинополь… Прусский король и австрийский император хотели мира, но лишь для того, чтобы «урвать» что-нибудь для собственной выгоды.

В конце декабря из Москвы вернулся принц Генрих, и в Петербурге возобновились балы, званые вечера, роскошные обеды… Однако принц был невесел. Ходили слухи, что в Москве будто бы объявились случаи чумы… Но он был расстроен совсем другим: Фридрих отзывал его из Петербурга, веселого, хлебосольного, гостеприимного…

«У меня волосы стали дыбом, когда я получил русские мирные предложения, – писал Фридрих. – Никогда не решусь я предложить их ни туркам, ни австрийцам, ибо поистине их принять нельзя. Условие о Валахии никоим образом не может приладиться к австрийской системе: во-первых, Австрия никогда не покинет французского союза; во-вторых, она никогда не потерпит русских в своем соседстве. Вы можете смотреть на эти условия как на объявление войны. Над нами смеются. Я не могу компрометировать себя в угоду России; я им сделаю несколько замечаний насчет последствий их предложений, и если они их не изменят, то я их попрошу поручить дело какому-нибудь другому государству, а я выхожу из игры, ибо вы можете рассчитывать, что австрийцы объявят им войну, это слишком, это невыносимо для всех европейских государств! Государства управляются своими собственными интересами; можно делать угодное союзникам, но всему есть границы. Этого проекта я не сообщу ни в Вену, ни в Константинополь, ибо это все равно что послать объявление войны. Итак, если не умерят проекта во многом, то я отказываюсь от всякого посредничества и предоставляю этих господ собственной судьбе; вам больше ничего не остается, как удалиться приличным образом, ибо нечего больше делать, нечего даже больше надеяться на этих людей».

Принцу Генриху действительно больше нечего было делать в Петербурге. Здесь много говорилось о том, что Австрия захватила два польских староства, ссылаясь на то, что они якобы больше трехсот лет назад принадлежали Венгрии. Многие недоумевали, некоторые осуждали, но находились и такие высокопоставленные лица при дворе, что спрашивали мнение короля по этому поводу. А Генрих не знал, что говорить.

Так, во время одного из предновогодних придворных вечеров с принцем о мирных русских условиях заговорил Никита Иванович Панин. Он давно предлагал заключить тройственный союз России, Пруссии и Австрии против Турции, победить ее в войне и «округлить» свои земли за счет ее европейских владений. Но король решительно возражал против любого участия Пруссии в войне, надеясь получить земельные приобретения мирным путем. Он заявлял, что не пожертвует ни за что благом и выгодами своей страны завоевательным намерениям другой державы. «И какую там конвенцию хотят они заключить со мною? – писал он брату. – Какую землю они мне обещают? Для приобретения этой земли я должен навязать себе на шею все военные силы Австрии и Франции, не имея ни одного союзника, который бы меня поддержал! Это не соответствует ни нашим истощенным в последнюю войну силам, ни настоящему положению Европы. Итак, чтоб там не переходили Рубикона, и не нужно мне никакой конвенции. Будем стараться заставить их как можно скорее заключить мир, или пусть ведут войну с кем угодно. Я заключил союз с Россиею для своих выгод, как Австрия заключила союз с Франциею, а не для того, чтоб под русскими знаменами вести пагубную войну, от которой мне ни тепло ни холодно. Жду известия, хотят ли русские продолжать войну. Ты им напомнишь, что мои обязательства не простираются так далеко, я не могу вовлечься в предприятие, где весь риск на моей стороне, ибо я рискую потерять все мои прирейнские владения».

После того как стало известно о захвате Австрией двух польских староств, русские стали смелее разговаривать с принцем Генрихом.

– Молдавия и Валахия и после заключения мира с турками на какое-то время останутся за Россиею. Христианское население радостно встретило свое освобождение, – сказал Панин принцу Генриху, оставшись наедине с ним.

Генрих, «нашпигованный» идеями и замыслами своего брата и не отличавшийся дипломатической сдержанностью, тут же выпалил:

– Австрия никогда не уступит этих княжеств России.

– Тогда эти земли можно сделать независимыми, – быстро ответил Панин, заранее готовый к такому обороту дела.

– Но кому в таком случае они будут принадлежать? – допытывался принц, не признававший обходных маневров записных дипломатов.

– Это для императрицы все равно, лишь бы не туркам, – равнодушно ответил Панин.

– Но если Австрия их потребует себе? – настаивал принц Генрих.

– Почему же нет, – продолжал вести свою линию Панин, – если Австрия станет поступать прямо и захочет быть другом с нами и с вами?

Принц с недоумением посмотрел на Панина, но, по своему обыкновению, промолчал. Так он всегда поступал, когда твердо не знал, что ответить. А затем, раскланиваясь с гостями, среди которых у него уже было много знакомых, подумал: «Если бы венский двор не так крепко держался Франции, то был бы в состоянии выгодно обделать свои дела. В Вене имеют неправильное понятие о здешнем образе мыслей. Здесь согласились бы на все, лишь бы только вознаграждения были на счет Турции, здесь были бы довольны меньшею частию добычи… То же и генерал Бибиков говорил мне о выгодах, какие венский кабинет может получить при заключении мира. А он в милости у императрицы и друг Панина. К тому же и прибавил: было бы справедливо, чтоб и Пруссия также получила выгоду».