Жорес Медведев - Никита Хрущев

Хрущев предлагал Кеннеди снять блокаду и дать обязательство не вторгаться на Кубу. В этом случае СССР заберет или уничтожит доставленное на Кубу ракетное оружие. Хрущев писал: «Мы с вами не должны тянуть за концы каната, на котором вы завязали узел войны, потому что чем крепче мы оба будем тянуть, тем сильнее стянется узел, и придет время, когда узел будет так туго стянут, что даже тот, кто связал его, не в силах будет развязать, и придется разрубить… Давайте не только перестанем тянуть за концы каната, но примем меры к тому, чтобы узел развязать. Мы к этому готовы» [155] .

Это письмо было явным шагом к компромиссу. Правда, уже на следующее утро, еще не получив ответа от Кеннеди, Хрущев направил ему новое послание, в котором требовал, чтобы американцы убрали свои ракеты с турецкой территории. Он предлагал провести в течение 2–3 недель переговоры с США по всему комплексу возникших проблем. Это не устраивало Кеннеди, и он ответил только на полученное вечером 26 октября письмо, оставив без внимания следующее. Кеннеди заявлял о готовности США снять блокаду и о том, что США не будут нападать на Кубу, если из этой страны Советский Союз уберет наступательное оружие. Одновременно, используя более конфиденциальные каналы, Кеннеди заверил Хрущева, что США уберут свои ракеты из Турции, но позднее – после ликвидации кризисной ситуации. Но в любом случае Кеннеди требовал немедленного прекращения всех работ по установке ракет на Кубе и удаления с нее под наблюдением ООН всего наступательного оружия. В конфиденциальном порядке он давал понять Хрущеву, что даже при желании президент США не в состоянии слишком долго сдерживать более жесткую реакцию американских властей на действия СССР. Послание Кеннеди от 27 октября было опубликовано в советской печати, что являлось, в сущности, официальным признанием присутствия советских ракет на Кубе. Не без внутреннего сопротивления и, возможно, не без борьбы внутри руководства, но Хрущев принял предложение Кеннеди. У него оставалось мало времени и очень небольшой выбор – или военные действия, или уступка. И он решил уступить. В письме от 28 октября Хрущев заявлял: «Я отношусь с пониманием к вашей тревоге и тревоге народов США в связи с тем, что оружие, которое вы называете наступательным, действительно является грозным оружием. И мы понимаем, что это за оружие».

Хрущев писал далее, что коль скоро США заявляют, что не совершат нападения на Кубу, то и мотивы, побудившие СССР поставить Кубе новое оружие, отпадают. Налицо все необходимое для ликвидации конфликта. Поэтому Советское правительство отдало распоряжение о демонтаже, упаковке и возвращении в СССР всего этого оружия.

Это был решающий день и шаг в ликвидации Кубинского кризиса. Обмен посланиями между Кеннеди и Хрущевым происходил помимо Ф. Кастро, который получал информацию от посла СССР на Кубе А. И. Алексеева. Но Кастро не считал заверения американского президента достаточной гарантией. Он требовал прекращения полетов разведывательных самолетов США, снятия торгового эмбарго и ликвидации Гуантанамо – военно-морской базы США на территории Кубы. Разумеется, у ООН не было экспертов по ракетам. Чтобы не оставлять никаких сомнений в своем миролюбии, Хрущев разрешил американским специалистам осмотреть советские корабли.

В ночь на 28 октября Советское правительство без консультаций с Кастро решило принять условия Кеннеди, по которым в обмен на демонтаж и вывоз советских ракет американцы обязались не нападать на Кубу и удержать от подобных действий своих союзников. США также негласно согласились убрать свои ракеты с территории Турции и уменьшить военное присутствие на военной базе Гуантанамо.

«Последнее письмо Председателя Совета министров СССР Н. С. Хрущева, – вспоминает Алексеев, – было передано открытым текстом по Московскому радио. Позднее, во время визита Ф. Кастро в СССР в мае 1963 года, Хрущев рассказывал, что такая поспешность была вызвана полученными из США достоверными данными о принятом американским военным командованием решения начать 29 или 30 октября бомбардировку советских ракетных установок и кубинских военных объектов с последующим вторжением на остров. Хрущев сказал, что ночь на 28 октября все члены Президиума ЦК КПСС провели в Кремле, готовя последнее письмо американскому президенту. По его словам, текст послания начал передаваться по радио, когда его конец еще не был отредактирован. Поэтому, говорил Хрущев, у советского руководства не оставалось времени, чтобы согласовать свое решение с Гаваной: мир висел на волоске» [156] .

Кастро, однако, тогда не поддержал решение советского руководства. Он избегал встреч с А. И. Алексеевым, проводя в то же время совещания с кубинскими военачальниками и выступая на митингах с призывами «крепить единство» и «быть готовыми к отпору». В это же время Кастро предъявил США весьма радикальные «Пять требований кубинского народа», которые американцы не стали даже рассматривать. СССР формально поддержал эти требования о немедленном прекращении всех форм давления на Кубу, но не стал настаивать на том, чтобы они легли в основу переговоров с США. В этих условиях позиция Кастро, фактически блокировавшего достижение окончательной договоренности, ставила под угрозу мирное преодоление кризиса.

Требовался умелый, авторитетный, пользующийся доверием как кубинского, так и советского руководства посредник, способный придать новый импульс готовым зайти в тупик переговорам. Выбор Хрущева пал на Микояна, который еще в 1959 году немало времени провел на Кубе, где он подписал первые, очень важные для нее торговые договоры и соглашения о хозяйственной помощи молодой республике. Микоян открыл здесь и первую советскую выставку. Он установил личные дружеские отношения с Фиделем Кастро и другими кубинскими руководителями, способствовал нормализации дипломатических отношений между нашими странами.

29 октября Микоян вылетел в США, а 2 ноября прибыл в Гавану. За день до его приезда Кастро категорически отверг предложение посетившего Кубу исполняющего обязанности Генерального секретаря ООН У Тана об инспекции демонтажа и вывоза советских ракет.

Вначале Кастро встретил Микояна довольно холодно. Но перед первой же рабочей встречей 3 ноября, раньше, чем об этом сообщили самому Микояну, Кастро стало известно о поступившей из Москвы телеграмме от Н. С. Хрущева, в которой сообщалось о смерти жены Микояна Ашхен. Хрущев выражал Микояну свои соболезнования и писал, что Микоян должен сам принять решение – возвращаться в Москву или нет.

Микоян прервал переговоры и уединился в своем номере в посольстве. Когда спустя несколько часов он вышел к сотрудникам посольства, его ответ был таким: в Москву вылетит прибывший вместе с ним сын Серго, а сам он останется вести переговоры.