Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

— Мне уже в самолете про вас рассказывали — все едут к вам лечиться.

Он хмуро буркнул:

— Да, к нам в больницу очередь вперед на полгода записана.

Ясно, что растопить его недоверие мне будет непросто. На старом «Москвиче» он привез меня в четырехэтажную гостиницу «Москва», единственное большое здание посреди низких деревянных строений.

По коридорам гостиницы тоже ходили люди с костылями, но были и с металлическими аппаратами Илизарова на ногах или руках — им операцию уже сделали.

Илизаров заведовал хирургическим отделением Курганского госпиталя для инвалидов Отечественной войны — в старинном двухэтажном доме с печным отоплением. После войны было так много калек, что для них создали специальную сеть больниц и назвали их по-военному — госпитали. В отделении на сорок кроватей лежало восемьдесят больных, но большинство пострадали не на войне, а смогли попасть на лечение, как мой сосед в самолете. Все, как и он, со старыми несросшимися переломами разных костей, у многих остеомиелит — гнойное воспаление кости. Теснота в палатах ужасная, между кроватями еле пройдешь, запах спертый — стены пропахли гноем и карболкой. Всех этих людей он лечил одним методом: делал им операцию и накладывал свой аппарат со спицами, просверленными через кость. После этого аппарат можно было растягивать или сжимать поворотом специальных гаек. Эти манипуляции аппаратом создавали растяжение или сдавливание кости и этим вызывали ее сращение и даже удлинение, если необходимо.

Ничего подобного я нигде не видел. За шесть лет он очень упростил аппарат, сделал его более компактным и более эффективным. Но качество изготовления аппаратов было низкое. Медицинская промышленность производить их отказывалась, поэтому все делали частным образом его благодарные больные на местном заводе для… автобусных кузовов. Но автобус и хирургический аппарат — вещи довольно разные. При мне приходили инженеры и техники, приносили выточенные болты, гайки и другие детали, обсуждали новые чертежи. Но их продукция годилась больше для автобусов, чем для хирургии.

Илизаров приходил в госпиталь до зари, а уходил уже к полуночи. Я включился с ним в этот ритм: и интересно, и я хотел показать свою заинтересованность. Каждый день я осматривал с ним десятки больных, ассистировал ему по несколько часов, выхаживал тяжелых больных. Оперировал Илизаров блестяще: он делал остеотомию (рассечение) кости за двадцать минут (у наших профессоров уходило на это два-три часа). Пока мы делали операцию, санитарка вносила в предоперационную охапку дров и затапливала печь. В таких условиях только быстрота его техники спасала больных от инфекции. Мало-помалу Илизаров стал более разговорчив со мной:

— Вот ведь, мать их за ногу, обком и облисполком заваливают меня блатными больными — прими да прими. Теперь у меня три очереди: инвалиды войны со всего Союза, обкомовские и люди, которые приехали сами по себе. Едут отовсюду, а как им откажешь?

Приехавшие и выписанные больные расселялись по всему городу, снимали комнаты и углы и приходили на осмотры два раза в неделю для продолжения лечения. По всему городу они ездили на автобусах и ходили с костылями — Курган был городом Илизарова.

Я делал то, что мне сказали делать мои начальники, — измерял сантиметровой лентой величину удлинения аппаратами. И сразу убедился, что своим методом Илизаров удлинял кости на десять, пятнадцать и даже больше сантиметров. Это нигде не было описано во всей мировой литературе — Илизаров первым в мире умел делать удлинение костей, при этом формировалась новая полноценная костная ткань.

У меня был с собой фотоаппарат со вспышкой, я фотографировал то, что видел. Но снимки были нечеткие из-за теней и не показывали ясно все детали. Тогда я стал зарисовывать положение аппарата и этапы манипулирования им. Набралось около сорока схематических зарисовок. Поздно вечером в своей комнате в гостинице я приводил в порядок рисунки и записи дня и все больше понимал, что один этот человек — доктор Илизаров, без научной степени и звания, делал больше, чем весь наш институт. Его работа была новой, прогрессивной и перспективной — как раз то, чего не хватало нам.

Я поражался и его достижениям, и тому, что он работал совершенно изолированно, без какой-либо поддержки. Нужно было его поддержать. Но как? Через три недели я решился и написал письмо Волкову, в Москву:

«Уважаемый Мстислав Васильевич! Решаю написать Вам о том, что увидел у Илизарова в Кургане. Я убедился, что он действительно добивается поразительно хороших результатов лечения своим методом, он удлиняет кости на десять и более сантиметров. При этом он одновременно вылечивает остеомиелиты. У него очень тяжелый контингент больных со всего Союза. Было бы интересно пригласить его в наш институт для семинара, чтобы он сделал несколько операций по своему методу. Было бы хорошо ему защитить диссертацию под эгидой нашего института. Его изобретение заслуживает всесоюзного и международного признания, его метод нестыдно показать на любом форуме за границей».

Я написал это по вдохновению от всего увиденного, написал то, что думал, не очень отдавая себе отчет, что пишу его противнику. Да мне и очень хотелось прекратить неоправданную враждебность между ними. Но я не сразу послал письмо: сначала я зазвал Илизарова к себе в гостиницу и купил бутылку водки с закуской — колбасой и сибирскими пельменями. Он нехотя согласился прийти.

— Гавриил Абрамович, поверьте — хотя я из ЦИТО, но я на вашей стороне. Вот прочтите, что я написал Волкову, — и дал ему письмо.

Он читал со скептическим выражением на лице. Мне пришлось проявить много искусства артистизма и человеческого общения, чтобы «растопить» его. Мы пили и беседовали:

— Вам надо защитить диссертацию и написать книгу. Выпьем за ваши успехи!

— Что ж, выпьем… Диссертация почти готова, а книгу я напишу, но все не хватает времени.

Писать Илизарову было трудно: он вырос в горном ауле Кусары, в Дагестане, и русский язык у него был слабый. Во многом он был самоучка. Излагать что он делал ему было нелегко. Уходил он от меня без недоверия. Тогда я отправил письмо.

Перед отъездом Илизаров дал мне бесценный подарок — три набора своего аппарата.

Было у меня еще одно дело в Кургане: разыскать могилу отца моего друга Милоша Янечека, как я обещал. В краеведческом музее я выяснил, что на старом городском кладбище есть какие-то памятники. Я отправился на поиски могилы и нашел большой памятник с несколькими именами, написанными латинскими буквами. Расчистив снег, я увидел имя — Янечек. Я сделал фотографию, чтобы послать Милошу…