Повесть о Верещагине - Константин Иванович Коничев
В Ельне у одного трактирщика Верещагин, к удивлению своему, обнаружил целый домашний музей лубочных картин-карикатур, распространявшихся в 1812 году. Они были развешаны в горнице трактирщика, бережно хранились под стеклом и показывались только гостям, да и то понимающим толк людям. Трактирщик был рад познакомиться с известным художником. Он привел его в свою заветную горницу. Тут были растопчинские афиши с рисунками и призывами уничтожать французов, карикатуры Венецианова и Теребенева и разных неизвестных художников, высмеивавших захватчиков и прославлявших храброе русское воинство. Карикатуры, видимо, делались быстро, с расчетом немедленного агитационного воздействия на народ, сражавшийся за отечество. Верещагин, не спеша стал рассматривать в первую очередь те из них, которые ему не были известны. Вот скачущий на борзом коне казак, приделав к пике петлю, ловит убегающих басурманов, а под карикатурой написано: «Казак так петлей вокруг шей французов удит как ершей и мелкую сию скотину кладет в корзину». На другом листе изображен крестьянин-богатырь в кафтане, подпоясанном красным кушаком, в полосатых раскрашенных штанах. Двух орущих французов он сцапал в свои крепкие мужицкие руки, на третьего ногой наступил. Пояснение к картине: «Руской Геркулес загнал французов в лес и давил как мух».
Один крестьянин из Смоленщины, Павел Прохоров, нарядившись в казацкое обмундирование, догнал верхом на своей лошади пятерых французов и, погрозив им пикой и нагайкой, заставил всех пятерых сложить оружие на землю, встать на колени и кричать: «Пардон!». Происшествию этому посвящена выразительная карикатура с надписью: «Кричи заморская гадина пардон, а не то головы долой». К словам героя неизвестный художник мелким почерком добавляет: «Хвала тебе и честь доброй Павел! Чрез это дело ты себя прославил». Таких картинок, основанных на фактах, было множество. Чаще всего они показывали партизан, отличившихся в борьбе с французами. Бронницкий крестьянин, по имени Сила, сбросил француза с косогора в реку. Неизвестный художник это событие отметил рисунком с соответствующим напутствием от имени Силы: «Пришел ты не спросясь броду хлеба просить, полезай же ты басурман в воду рыбу ловить». Все эти картинки были наивны, но трогательны. И если в аристократической среде того времени они вызывали усмешку, то народ воспринимал их как хвалу.
Верещагину было по душе и то, что в этой случайной коллекции он встретил несколько карикатур художников-профессионалов того времени — Теребенева и Венецианова.
— Они были первоначинателями светской карикатуры, — сказал он, обращаясь к хозяину. — Они участвовали пером и кистью в народной войне. Это похвально!
— А разве была церковная карикатура? — спросил трактирщик.
— Сколько угодно! На папертях старых церквей вывешивались «страшные суды». В каждой такой картине содержатся религиозные мотивы и карикатурные приемы. Правда, еще до Теребенева и Венецианова были светские карикатуры, где высмеивается подьячий, предлагающий смерти взятку, или «Как мыши кота хоронили». Но эти вещи можно отнести к народному творчеству, а здесь с карикатурой выступает наш брат-художник, прошедший школу живописи. А вы молодец! Не знал я, что в Ельне такие любители водятся. И долго собирали? По деревням ездили? — спросил Верещагин.
— Да, сначала кое-что собирал в деревнях у мужичков, а потом люди узнали, что я этим делом интересуюсь, сами приносить стали. Даром ни у кого не брал, всем платил от пятачка до рубля за штуку. А как вам нравятся растопчинские афиши? Ведь их не часто можно встретить?
— Эти афиши всегда будут вызывать любопытство исследователей и историков. Конечно, стиль письма топорный, но такой прямой и грубый стиль как раз и был нужен в тот острый момент борьбы. Грубинка, резкость, простота в растопчинских афишах были ко времени и к месту…
Несколько дней пробыл Верещагин в Ельне. Он жил вместе с натурщиком Филипповым у трактирщика в отдельном мезонине, откуда был виден ельнинский базар с его конной меной и торговлей. После утреннего чаепития и завтрака Верещагин выходил на базар, толкался среди приезжих мужиков, высматривая натуру для партизан в задуманных им картинах. В желтых дубленых шубах, в меховых ушанках встречались почти на каждом шагу крепкие, краснолицые, с широкими русыми бородами деды из смоленских деревень. Возможно, среди них были сыновья, — а уж внуки несомненно, — тех самоотверженных партизан, которые, по меткому слову Льва Толстого «…в минуту испытания подняли первую попавшую дубину и гвоздили ею неприятеля до тех пор, пока в душе их чувство оскорбления и мести не сменилось чувством презрения и жалости…» Невзирая на резкие холода, Верещагин в записной книжке сделал несколько зарисовок карандашом и отметил в своей памяти группу характерных типов смоленских бородачей. В Ельне, запасшись кормом, он поехал на своей бойкой лошадке в Пнево, а оттуда — в Бредихино. Там в двенадцатом году Наполеон ночевал на постоялом дворе и в ту же ночь русский дед-мороз насмерть уничтожил триста наполеоновских гренадеров. В Бредихине, на вечерней мужицкой посиделке, Верещагин наслушался много разных бывальщин о событиях 1812 года. В большой прокопченной избе собрались бредихинские мужики. Верещагин с неизменным Георгием в петлице сначала сам кое-что рассказал им из запасов своих впечатлений и наблюдений. Рассказы его были просты, увлекательны и веселы. Понемногу разговорились и мужики. Один из них, по уличному прозвищу Миша Костыль, намекнул барину:
— Нам бы, добрый человек, для развязки языков водочки четвертуху!
— И как раз хватит!.. Без выпивки разговоры сухи бывают, — поддержали соседи Мишу Костыля и тотчас снарядили его в соседнюю деревню к шинкарю. Пятирублевки, пожертвованной Верещагиным для поддержания беседы, было вполне достаточно. Пили все понемногу — по чайной чашке,
