Вадим Арбенин - Предсмертные слова

В туалетной комнате своей усадьбы «Грейслэнд» умер и ещё один король, великий американский «король» рок-н-ролла ЭЛВИС ПРЕСЛИ. «Принесите мне, пожалуйста, воды, только холодной, очень холодной», — попросил он горничную Нэнси Рукс, которая спросила, накрывать ли ему завтрак. Она принесла певцу стакан ледяной воды и утреннюю газету, и Пресли, прихватив с собой ещё и книгу безжалостного журналиста Стива Данливи «Элвис, что случилось?» и напевая под нос песню «Синие глаза плачут под дождём», прошёл в туалетную комнату. Его долго не было, так долго, что обеспокоенная столь долгим его отсутствием невеста певца, Джинджер Олден Лейсер, заглянула в ванную. Пресли лежал на ковре лицом вниз, запутавшись в одеждах, язык его был высунут и прикушен зубами. Многочасовая борьба врачей прибывшей кареты «скорой помощи», а потом и городской больницы Мемфиса за жизнь Элвиса — массаж сердца и электрошок — результата не дали. «Да не мучайте его, оставьте его тело в покое, он давно уже умер», — взмолилась, наконец, медицинская сестра Марианн Кок, и врачи объявили, что «Элвис Пресли, 42 лет, скончался в понедельник, 16 августа 1977 года, в 15.30, от сердечного приступа».

Смертельный недуг свалил в туалетной комнате и нашего бытописателя АЛЕКСАНДРА ПЛАТОНОВИЧА БАРСУКОВА. При падении он сильно разбил себе голову. Когда подоспевший доктор сделал ему перевязку, историк отдал приказание прислуге: «Говорите всем, что я дрался на дуэли и был тяжело ранен». От прочих услуг доктора Александр Платонович отмахнулся: «Зачем всё это? Это совсем неинтересно. Мне нужно отходную. Всё кончено. Пришёл мой черёд. Довольно пожил. Дайте попить». И, выпив воды, с улыбкой сказал: «Это на дорожку..»

«Странная штука жизнь, — философически заметил умирающий на чужбине, в неметчине, эсер-террорист ЕВГЕНИЙ ФИЛИППОВИЧ (ЕВНО ФИШЕЛЕВИЧ) АЗЕФ, на руках которого была кровь убиенных министра Вячеслава Плеве и великого князя Сергея Александровича. — В нищете родился, в нищете и умираю». Действительно, умирал «гений террора» Азеф на железной койке в обшарпанной палате провинциальной клиники в Вильмерсдорфе, под Берлином. А ведь какими деньгами, бывало, ворочал, какие обеды закатывал в шикарных ресторанах, когда занимал ответственный пост руководителя боевой организации в партии эсеров России и одновременно подрабатывал платным агентом департамента полиции! Великодушная и преданная Азефу дама сердца, немка Эдвига Клепфер, бывшая кафешантанная певичка, похоронила «несчастного возлюбленного» по второму разряду на второразрядном же участке близлежащего кладбища. На его могиле нет ни памятника, ни таблички с именем, только номер кладбищенского места: 446. «Здесь сейчас так много русских, — объясняла Эдвига отсутствие имени на могиле. — Кто-нибудь прочтёт, вспомнит старое — могут выйти неприятности… Могут осквернить… Лучше не надо…» От «короля провокаторов», террориста-виртуоза Евно Азефа остался только номер.

Философствовал перед смертью и АЛЬБЕРТ ЭЙНШТЕЙН, «отец» теории относительности. Когда его с тяжелейшим приступом аневризмы привезли в больницу Принстонского университета, он, сознавая, что его конец близок, попросил принести ему очки и письменные принадлежности, чтобы продолжить работу: «Уж коль скоро есть у меня ещё время, не буду его терять». И, показав искусанный грифельный карандаш, добавил: «Здесь — моя лаборатория». Глядя на осунувшееся, опустошённое лицо навестившего его в больнице сына Ганса, он сказал: «Не позволяй превращать мой дом в музей или место для паломничества». В 11 часов вечера доктор Дин зашёл в палату навестить Эйнштейна и нашёл его мирно посапывающим в постели. Но вскоре после полуночи медсестра Альберта Рошаль отметила сбои в дыхании больного и, обеспокоенная, слушала, как Эйнштейн бормотал в забытьи по-немецки: «Не расстраивайтесь… По крайней мере, теперь я знаю девяносто девять дорог, какими не надо идти… Идущему за мной будет легче. И вы знаете, что самое непостижимое в мире? То, что он постижим…» После чего два раза глубоко вздохнул и умер. Но позднее выяснилось, что медсестра Рошаль не знала немецкого языка и поэтому не могла понять ровным счётом ничего из того, что говорил великий физик. Так что, последние мысли одного из величайших умов человечества со времён Ньютона пропали для нас втуне. Прах Альберта Эйнштейна был предан огню в крематории, а пепел развеян по ветру неизвестно где.

Французский философ ЖАН-ПОЛЬ САРТР, ловелас, безбожник, искусный оратор и «сексуальный великан», свой ответ нашёл: «Я понял, ты просто создана из моего ребра», — заявил он ошеломлённой подруге Симоне де Бовуар. Это было убийственное признание — ведь мадам де Бовуар принесла себя в жертву, чтобы доказать ложность этого утверждения. Сартр умирал от рака у себя дома, и Симона, простив ему всё и лёжа рядом с ним на кровати, обнимала его до последней минуты. Он взял её за руку и сказал: «Я очень люблю тебя, дорогая» и вытянул к ней губы, приглашая к поцелую. И когда «сверкающее зимнее солнце ворвалось в его кабинет и омыло его лицо, „О! Солнце!“ — воскликнул он в экстазе». Сартр и Бовуар были одной из самых преданных друг другу и в то же время самых извращённых пар XX века. Во время похорон Сартра за его гробом шло около пятидесяти тысяч человек. А когда умирала Симона, никто даже не пришёл проведать её в больницу. Но похоронили её в одной могиле с её дорогим Жаном-Полем. «Я знала, что он останется в моей жизни навсегда».

«О, когда я был королём!» — пустился в воспоминания перед смертью добрейший король Франции ЛЮДОВИК ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ, которого именовали «Король-Солнце» и который последний день своей жизни захотел прожить как частное лицо. И захотел ещё, чтобы все 24 скрипача дворцового оркестра играли в его прихожей во время обеда: «Пусть войдут. Они видели мою жизнь. Пусть увидят мою смерть». За обедом этот пресыщенный брюзга много раз повторил: «Пришла пора умирать… Пришла пора умирать… Пришла пора умирать…» А потом вдруг напустился на своих верных слуг, любопытных придворных, хирургов, аптекарей, сородичей и постельничих, среди которых была и мадам де Ментенон, некоронованная супруга его: «Чего вы ревёте-то? Думали, что я бессмертен, да? Я так о себе никогда не думал. И вам бы пора было с этим свыкнуться. Вот уж десять лет как я готов к этому…» Великий Луи, «атлет с железной волей», сказал эти слова с мягкой иронией и без следа жалости к себе. Он страдал «ознобом от гангренозной ноги», хотя любил повторять: «Короли никогда не болеют, а просто умирают». Когда главный хирург Марешаль объявил ему, что мясо больной ноги сгнило до кости, он просто спросил: «Разве у вас нет пилы? Разве нельзя её отрезать?» Короля пользовали изрядно надоевшим ему молоком ослицы и укутывали больную ногу полотенцами, пропитанными горячим бургундским вином. Напоследок королевский лекарь всё же сжалился над умирающим и позволил ему под молитвы кардинала Рогана выпить бокал вина «аликант», предварительно испортив его десятком капель противнейшей хинной микстуры. После чего взбесившийся Людовик выпалил: «Это последние молитвы Церкви!» и добавил ещё: «Я ухожу, но государство остаётся». И ушёл «без малейшего усилия, как свеча, которая затухает». Герцог Бульонский с чёрным пером на шляпе объявил с балкона дворца: «Король умер». Затем скрылся за дверью, сменил чёрное перо на белое и, вновь появившись на балконе, провозгласил: «Да здравствует король!» Не успел он произнести эти слова, как «всякий сброд поспешил заполнить кабаки, а чернь стала устраивать иллюминацию».