Иван Лаптев - Власть без славы

Меня поразило не столько содержание, сколько пафос его выступления. Он говорил о мастерах, начальниках цехов и производств, разрешающих двух-трехдневные отпуска персоналу, как будто клеймил их за страшные преступления. В сравнительно небольшом зале секретариата, к тому же радиофицированном так, что и самого тихого оратора все прекрасно слышали, голос Ельцина просто гремел. Позже вся страна привыкнет к этому голосу, к обличающей тональности, но тогда это было внове.

Ельцин не только не участвовал в обсуждениях, он даже не среагировал на попытку Лигачева завести разговор о кадровых проблемах Московского горкома. Только насупился еще больше, в дискуссию ввязываться не стал. Поэтому его выступление на октябрьском Пленуме было для всех громом среди ясного неба. Оно теперь тоже обросло легендами, о нем много написано, но вернусь к нему еще раз как очевидец происходившего.

Читатель, уверен, много слышал о том, как Борис Николаевич работал с кадрами — как безжалостная машина. Это знают все, кто с ним работал и даже был весьма близок к нему, предопределяя политические успехи нашего будущего лидера. В рассказах о нем врача К. А. Шадриной, много лет обслуживавшей семью Ельциных в Свердловске, есть примечательная информация: «Бывало, как пленум обкома назначат, мы уже две-три палаты под это дело готовим. Он ведь их там, на пленуме, так чихвостил, что прямо из зала заседаний партийцев везли к нам — кого с приступом стенокардии, а кого и с инфарктом». В столице же «это дело» первыми почувствовали секретари московских райкомов КПСС. Из 33 первых секретарей усидели на своих местах 10, да и те просто ждали, когда до них дойдет очередь. Далеко не всегда замены были удачными. «Мы провели, как оказалось, несколько бессмысленных замен, не улучивших стиль работы и состояние дел в райкомах», — признает и сам Ельцин,[57] оправдываясь тем, что недостаточно хорошо знал кадры Москвы. Недостаточно хорошо для чего — для того, чтобы снимать или чтобы назначать? Делалось все после «открытых и очень острых» разговоров, после которых кто-то даже выбрасывался из окон… Увидев, что кое-где поменял шило на мыло, Ельцин пошел по второму кругу перемен.

Здесь надо отметить, что первые секретари московских райкомов КПСС были на особом положении. Иные московские районы по своему экономическому потенциалу, численности населения и партийной организации значительно превосходили многие области, края и даже некоторые республики СССР. Не могло не учитываться и их столичное положение. Поэтому первые секретари московских райкомов были номенклатурой ЦК КПСС, их избрание согласовывалось с секретариатом, а то и с Политбюро, на повышение они шли то министрами СССР, то вторыми секретарями ЦК компартий союзных республик. И когда новый первый МГК КПСС стал расшвыривать их направо и налево, главный кадровик КПСС Е. К. Лигачев не мог не вмешаться и начал учить Ельцина ленинскому отношению к кадрам.

Реакция московского партийного вождя была, я думаю, вполне предсказуемой. В марте 2001 года в свет вышла превосходная книга «Эпоха Ельцина». Она написана помощниками первого президента РФ и, конечно, с проельцинских позиций. Но тем ценнее факты и документы, которые там приводятся. Из материалов этой очень объемной книги следует, что Борис Николаевич совершенно не переносит никаких назиданий и поучений, характер не позволяет. Что касается Лигачева, то у него как раз есть отдающая резонерством склонность к назиданиям. В общем, Борис Николаевич не мог не обидеться и не разгневаться на Егора Кузьмича.

Солью на его раны было и то, что Лигачев, возглавлявший совсем недавно куда как менее мощную Томскую область, уже член Политбюро, да еще, по сути, второй человек в партии. Ельцин и Горбачеву-то не забыл секретарства в не столь уж большом Ставропольском крае, а уж Лигачеву — тем более. Помнил он и то, что Гришин, которого он характеризовал как человека «невысокого интеллекта, без какого-то нравственного чувства, порядочности… с большим самомнением», обвинял в авторитаризме,[58] был одним из самых влиятельных членов Политбюро и никакой Лигачев не смел его поучать. Все это было нестерпимо, да еще и дела в Москве не так уж ладились, чтобы всю державу удивить. Конфликт был неизбежен.

Может быть, он, этот конфликт, прошел бы «под ковром», как проходили почти все конфликты в высшем руководстве партии — свирепая возня под громогласные заявления о нерушимом единстве в Политбюро, — не ощущай Ельцин поддержку Горбачева. А точнее — не принимай он стиль поведения генсека за поддержку. Он, видимо, решил, что Горбачев уже сделал ставку именно на него, Москва же всегда была главной опорой руководства партии и страны. Не мог он не замечать и того, что генсека порой коробит комсомольская прямолинейность и лихость Лигачева при обсуждении любого вопроса. И Ельцин заключил, что если он поставит вопрос или — или, то решение, как это уже случалось в его жизни, будет в его пользу. Он написал генсеку письмо, которое потом считал чуть ли не политическим заявлением. Оно не раз публиковалось, но читатель, надеюсь, извинит меня за то, что я вновь обращусь к этому письму.

Уважаемый Михаил Сергеевич!

Долго и непросто приходило решение написать это письмо. Прошел год и 9 месяцев после того, как Вы и Политбюро предложили, а я согласился возглавить Московскую партийную организацию. Мотивы согласия или отказа не имели, конечно, значения. Понимал, что будет невероятно трудно, что к имеющемуся опыту надо добавить многое, в том числе время в работе.

Все это меня не смущало. Я чувствовал Вашу поддержку. как-то для себя даже неожиданно уверенно вошел в работу. Самоотверженно, принципиально, коллегиально и по-товарищески стал работать с новым составом бюро.

Прошли первые вехи. Сделано, конечно, очень мало. Но, думаю, главное (не перечисляя другое) — изменился дух, настроение большинства москвичей. Конечно, это влияние и в целом обстановки в стране. Но, как ни странно, неудовлетворенности у меня лично все больше и больше.

Стал замечать в действиях, словах некоторых руководителей высокого уровня то, чего не замечал раньше. От человеческого отношения, поддержки, особенно от некоторых из числа состава Политбюро и секретарей ЦК, наметился переход к равнодушию к московским делам и холодному отношению ко мне.

В общем, я всегда старался высказывать свою точку зрения, если даже она не совпадала с мнением других. В результате возникало все больше нежелательных ситуаций. А если сказать точнее — я оказался не подготовленным, со всем своим стилем, прямотой, своей биографией, работать в составе Политбюро.