Восточный фронт адмирала Колчака - Сергей Владимирович Волков
Наутро, чуть свет, пока еще солдаты спали, мы двинулись дальше. Пока мы собирались, к нам вышел один из красных, с виду совершенно деревенский парень, и в разговоре начал плакаться на судьбу, что эта жизнь ему опротивела, что служба его угнетает и он ждет лишь случая, как бы от нее избавиться, уйти домой в деревню. Говорил это он искренним тоном, видимо, действительно эта служба ему опротивела.
Приехали на следующую станцию. Наш новый хозяин принял большое участие в пережитом нами ночью, кляня на чем свет стоит карательный отряд, передав, что солдаты, поступающие в него, приносят присягу, расписываясь кровью, что не будут жалеть родного отца и мать и т. д., рисуя людей, идущих на такого рода службу, как самых отъявленных негодяев. Характеристику эту по отношению к карательным отрядам приходилось слышать мне не раз и впоследствии.
Выяснилось тут из разговоров, что мы находимся всего в 40 верстах от того села, в которое мы было заехали накануне ночью, где, как оказалось, стоял и штаб самого карательного отряда, действовавшего в ближайшем тылу армии, и стало ясно, что нам не поздоровилось бы; спас нас прямо-таки Бог.
Последующий путь мы совершили благополучно, ехали частью большим трактом и хотя рисковали несколько раз быть обысканными, но это уже относилось к деятельности карательных застав, не пропускавших в Казань продуктов. Вся дорога от Чистополя была загромождена крестьянскими обозами, перевозившими в спешном порядке хлеб с ссыпных пунктов в степи – к Волге. Это заставляли делать большевики, опасаясь наступления Колчака, торопясь вывезти заготовленный ими за зиму хлеб к пристаням как Волги, так и низовьев Камы, рассчитывая успеть его двинуть, до занятия Волги белыми, в центральные губернии. Оставшиеся склады хлеба решено было ими сжечь, а не сдавать, для чего был заготовлен керосин. Надо при этом заметить, что, по словам крестьян, хлеб лежал под открытым небом, без подстилки, частью покрытый дырявыми брезентами и грозил быть сгноенным от весенней сырости.
Вообще, хлебная заготовка, произведенная красными в течение этой зимы, была сделана в крупных размерах, так как вообще масштабом они никогда не стесняются. За пуд ржи платили они с доставкой от 10 до 13 рублей и навезли ее огромное количество. Но зимой за недостатком вагонов для продвижения этих запасов к центру они мобилизовали крестьянские подводы в таком количестве, что, например, в Бугульме сосредоточивалось до 9 тысяч лошадей, занятых исключительно перевозкой хлеба на Самару. Ввиду же разрушения железнодорожного моста в Сызрани они положили рельсы по льду и передвигали вагоны вручную. Знающие Волгу в этих местах поймут, что за труд и какие препятствия им пришлось при этом преодолеть, и невольно, несмотря на все презрение, с которым к ним относишься, приходится констатировать их безумную и неутомимую энергию. И не будь она направлена лишь на разрушение и переливание из пустого в порожнее, она была бы достойна подражания и со стороны белых.
По дороге мы неоднократно останавливались и ночевали в избах с возчиками, и нужно сказать, что на большевиков все поголовно ворчали. Татарское население относилось еще более определенно отрицательно к власти, ожидало с нетерпением освобождения, готово было встречать белых с распростертыми объятиями, ожидая от них облегчения в экономической жизни, ослабления режима вмешательства в уклад их деревенского обихода. Но желания проявить активную помощь совсем не было заметно; все должно было идти помимо их. И всякой новой, крепкой власти они стали бы вновь слушаться с таким же смирением, как и предыдущей, приспосабливаясь лишь к новым требованиям и условиям. Во всем этом сквозило, что репрессии и безразличие были главным основанием для управления ими, что большевистская власть великолепно и учитывала. Разговоры при этих остановках, конечно, были самые разнообразные, касаясь все же почти исключительно условий жизни деревни.
В одном из сел, примерно верстах в 40–50 от Казани, я взял в руки хрестоматию, принесенную из школы 12-летним мальчиком, сыном хозяина избы нашего ночлега. Это оказалась книга издания 1912 года, где на первой странице был перечислен состав царствующего дома. Тут же зашел разговор и о местной церкви. Оказалось, что красные как-то в течение зимы хотели взять на учет церковное имущество, с намерением часть его куда-то вывезти, но крестьяне сходом вынесли приговор о протесте, послали в город депутацию и в результате защитили священника и не подверглись репрессиям.
В. Вырыпаев{126}
Каппелевцы{127}
В тылу
Для отвода в тыл измотанных и замерзающих частей Волжской группы Сибирское правительство не только ничего не сделало, но даже об этом, надо полагать, и не подумало.
Уставшим, плохо одетым бойцам пришлось еще долгое время продвигаться походом вдоль линии железной дороги на восток. Свирепая стужа по временам сменялась жуткими метелями, заваливавшими дорогу глубоким снегом. Орудия приходилось проволакивать по двухаршинным глубоким сугробам. Идущее впереди орудие пропахивало глубокий коридор, что страшно выматывало коней. Следующим орудиям было легче. И сейчас еще есть живые свидетели, которые хорошо помнят, какие в батарее были кони, но и эти слоны-великаны могли протянуть по снегу первое орудие не более одной версты, потом их заменяли следующие. Хотя за прошедшим орудием и не легко идти, но все-таки возможно.
Сибирское же интендантство отпускало фураж по установленной норме овса, по-видимому рассчитанной на сибирскую низкорослую лошадь, – 8 фунтов в день на одного коня, а у меня в батарее один только коренной конь Малютка съедал за ночь по 30 фунтов. Придерживаясь сибирской нормы, я быстро потерял бы в уральских сугробах весь конский состав в пути.
На станции Корапачевая удалось явочным порядком достать несколько пустых вагонов и в них с трудом погрузить свои орудия. Оставив с ними надежный и толковый караул, мы пошли дальше, придерживаясь пути по льду замерзших рек, чтобы не топить коней в оврагах, предательски занесенных мягким и непролазным снегом.
Так шли мы по реке Сим, где у нас на Симском заводе была дневка. Этот район был занят челябинскими военными формированиями. Среди
