Александр Бармин - Соколы Троцкого

«Если вы спросите меня, кто лучше всех знает русский язык, я отвечу вам – товарищ Сталин».

Известный поэт Демьян Бедный призывает на собрании:

«Учитесь писать, как пишет товарищ Сталин!»

Главный редактор газеты «Известия» заявляет на другом собрании:

«На рубеже новой эры стоят два титана – Ленин и Сталин».

И заключает:

«Может ли кто-нибудь писать сейчас о чем-нибудь, не зная работ Сталина? Это абсолютно невозможно! Никто не может ни создать, ни объяснить что-нибудь без Сталина».

Одна женщина, очевидно связанная с литературой, пишет, что Сталин является прямым продолжателем Гете.

Вот до такого маразма опустилась советская интеллигенция! Любой, кто думает, что Сталин верит этой белиберде, глубоко заблуждается. Он просто считает, что это полезно для укрепления его власти. И еще, он получает удовольствие, наблюдая всю эту пресмыкающуюся интеллигенцию, которая пишет и подписывает идиотские заявления, самоубийственные для ее собственной духовности. Он точно так же унижает их духовно, с тем же мстительным сладострастием, с которым он унижал дух и уничтожал плоть тех, кто «признавался» в ходе московских процессов. Он никому не прощает духовного превосходства. Американские интеллектуалы и попутчики должны крепко призадуматься над той судьбой, которая выпала на долю их русских коллег.

Когда-то, укоряя Сталина за его злобные высказывания в адрес социалистической интеллигенции, Ленин заметил:

«В самом общем виде можно сказать, что злоба играет самую неблаговидную роль в политике».

Из всех факторов личного порядка, которые играли заметную роль в российской внутренней политике в последние два десятилетия, ненависть Сталина к талантливым людям, на мой взгляд, была одним из самых губительных. Она принесла и продолжает приносить России несчастья.

40. МЕЧТА О СОЦИАЛИЗМЕ КОНЧАЕТСЯ РАССТРЕЛОМ

Последние дни, которые я провел в стране всеобщей подозрительности и жалкого подхалимажа, были для меня чрезвычайно болезненными. Я ловил себя на мысли, что сознательно стремлюсь избегать контактов с друзьями и знакомыми кроме тех, с кем мне нужно было увидеться по официальным делам.

Дважды, с интервалом примерно в три недели, я встречался с заместителем наркома иностранных дел Крестинским и директором ТАСС Долецким. На первой встрече оба они выглядели вполне нормальными людьми, очень занятыми, но способными улыбаться, шутить, строить планы и давать советы. Спустя три недели это уже были совсем другие люди, хмурые и нервные, настолько поглощенные собственными мыслями, что они едва ли понимали, что я говорил им. Они уже понимали свою обреченность. Они уже знали, что через несколько дней начнется процесс над Пятаковым. Ежедневно арестовывались сотни людей, главным образом, из числа тех, кто занимал ответственные посты. Через несколько дней после моей встречи с Долецким он был арестован. Если верить слухам, то в тюрьме он покончил с собой. Это был старый член партии, который никогда не участвовал ни в каких политических интригах.

В день своего отъезда из Москвы, в конце января, я зашел попрощаться к Крестинскому. Было это за два дня до открытия судебного процесса. Он был настолько подавлен, что, говоря о моих задачах в Греции, он часто терял мысль и забывал закончить предложение. Он извинился, сказал, что переутомлен и отпустил меня. Через несколько дней ЦК партии освободил его от обязанностей заместителя наркома.

Последнее публичное выступление Н. Н. Крестинского состоялось на партийном собрании наркомата. Медленно, с явным усилием он говорил о том, что лучшие свои годы он посвятил служению партии, но он понимал, что его прошлая деятельность в оппозиции делала необходимой его отставку. «Руководители наркомата, – говорил он, – должны пользоваться абсолютным доверием страны и иметь безупречное большевистское прошлое». Он понимал, что девять лет назад совершил страшную ошибку, присоединившись к оппозиции, которая противопоставила себя ленинской мудрости нашего вождя, Сталина. Он безоговорочно поддержал решение Центрального Комитета, которым был переведен в Наркомат юстиции. «Преданные коммунисты, – заключил он, – должны работать там, куда их направляет партия».

Крестинский поблагодарил своих бывших коллег, заверил, что он их никогда не забудет, и просил их отдать все свои силы служению делу партии. Он, несомненно, понимал, что его новое назначение было всего лишь остановкой на пути в тюрьму и к смерти. Было слишком много подобных примеров, чтобы в этом сомневаться. Это был типичный прием Сталина: за несколько месяцев до ареста изолировать намеченную жертву от привычного окружения, от тех, кто хорошо знал обреченного человека и мог поручиться за его невиновность[29].

Мои беседы с Крестинским касались предложений о путях недопущения экономического закабаления Греции и других Балканских стран Германией на основе изощренной системы «клиринга», придуманной доктором Шахтом. Эта система возникла в связи с тем, что Германия испытывала острую нехватку твердой валюты и не могла тратить свой золотой запас на покрытие импорта из Греции. Нацистское правительство сумело убедить греков в том, что Германия будет хорошим рынком сбыта для некоторых греческих товаров, которые не пользовались большим спросом за рубежом (например, коринфский изюм), и под этим предлогом заключило соглашение между Рейхсбанком и греческим государственным банком о предоставлении немецким импортерам крупного кредита в греческой валюте для оплаты импорта греческих товаров. Соответствующая сумма в немецких марках была депонирована в берлинском отделении греческого банка, но оказалось, что эти деньги могли быть потрачены только на приобретение товаров немецкого производства.

Заманив греков в эту финансовую ловушку, немцы стали сбывать им все, что не находило спроса в другом месте, а покупать в Греции, например, табак, который Греция могла продавать за золото в Англию, Америку и другие страны. Поскольку греки платили обесцененными марками из замороженных авуаров, немцы были согласны платить более высокие цены, чем американские и английские конкуренты, и скоро вытеснили их с греческого рынка. Они скупали в Греции все, что попадало им в руки, причем в количествах, превышавших их собственные потребности, а тот же греческий табак перепродавали в Англию за золото.

Греки, не уловив угрозу, таившуюся в этом соглашении, были очень удивлены, когда вскоре выяснилось, что Германия должна Греции много миллионов рейхсмарок, которые Греция никак не может использовать, кроме как покупая немецкие товары. Греческое правительство пыталось остановить рост этого ненужного ему кредита, но столкнулось с нажимом со стороны греческих производителей, которые были заинтересованы в увеличении объема экспорта по выгодным ценам. Дефицит торгового баланса Греции увеличивался с каждым месяцем.