Рефат Аппазов - Следы в сердце и в памяти

- То, о чем вы говорите, фрау Эльза, для нас уже давно не имеет никакого значения. Мы атеисты и свободны от всяких религиозных предрассудков. Мы с женой нигде не венчались, а зарегистрировались в ЗАГСе, то есть в государственном учреждении, где регистрируют и рождение, и смерть, и брак, и развод.

Она удивленно покачала головой, чуть помолчала и задала ещё один вопрос, как бы не совсем поверив в мои слова:

- И вы никогда не молитесь Богу, герр Ри'фат?

- Конечно, нет, фрау Эльза! Ну, где же он, этот бог, кто его видел? И разве кому-то удалось доказать, что он существует? Неужели вы сами верите в его существование?

Наша непринуждённая беседа уже переходила в идеологическую дискуссию, и мы оба это поняли вовремя. Фрау Эльза только сказала:

- Это дело совести каждого, герр Ри'фат. Мы, например, с Ренатой каждое воскресенье ходим в кирху.

- Разумеется, - ответил я примирительно, - никто не заставляет другого верить или не верить. Каждый поступает, как он считает нужным, - и все же добавил: - У нас в СССР, откровенно говоря, верующих очень мало, почти все церкви и мечети давно уже закрыты.

На этом, собственно, и закончился этот очень своеобразный разговор, смысл которого я постарался передать как можно точнее с учётом того, что каждый из нас ежесекундно заглядывал в словари, прибегал к помощи Ренаты или жестов и мимики. Он хорошо врезался в память, потому что других подобных бесед в моей жизни почти не было.

С тех пор прошло много-много лет. И каждый раз, когда я вспоминаю этот разговор, мне становится очень стыдно за себя, хочется найти фрау Эльзу и Ренату и извиниться перед ними. Нет, я не стал за эти годы очень примерным верующим, но мои взгляды и, особенно, внутреннее состояние претерпели сильные изменения. Есть ли Бог? Я убежден, что Бога как телесного существа, конечно же, нет. Но Бог - это нечто, связанное с нашим разумом, с нашей совестью, с духовным миром каждого из нас. Бог - это то, с кем наедине советуешься, перед кем каешься в грехах своих, у кого просишь помощи в трудную минуту жизни, кого благодаришь за успех и удачу, кому вверяешь свои сокровенные мысли и желания. Тот, у кого в душе нет Бога, способен на отвратительные поступки, он лишён человеколюбия, ему не доступны высокие чувства любви и сострадания, он жалок и ничтожен как человек. Вера в Бога, с моей точки зрения, вовсе не связана с обязательным еженедельным посещением мечети, пятикратным намазом в течение дня и с совершением целого ряда других ритуальных обязанностей. Каждый волен себе выбирать те из них, которые ему доступны с учётом окружающей обстановки. Очень важно, чтобы человек выполнял те или другие обряды и установления не ради своей личной выгоды (иначе ему будет плохо, Бог покарает!), а по велению души. Самое трудное в жизни каждого человека или почти каждого - самоограничение, ему труднее всего бороться с самим собой. Если он осознает границу между "хочу" и "нужно", "можно" и "нельзя" и способен заставить себя придерживаться разумных границ, не ущемляющих интересов окружающих, значит он живет по совести, ему не чуждо духовное начало. Мы можем сказать, что ему Бог покровительствует, независимо от того, каковы его личные отношения с Богом. В противном случае, я его причисляю к безбожникам, даже если он носит крест, ходит в церковь, бьёт поклоны и крестится перед всем миром или посещает мечеть и делает пожертвования (садакъа).

Понятие веры в Бога имеет и другую, философскую сторону. Нельзя отрицать того, что мир наш устроен весьма разумно. Порой удивляешься и целесообразности, и красоте его. Я далек от мысли о семи днях, в течение которых Бог якобы создал всё так, как есть. Но наличия какой-то высшей организации во всём этом трудно не признать, независимо от того, назовём ли мы силы, создавшие всю необозримую Вселенную с её бесконечным множеством загадок, Творцом ли, Богом или еще как-то. Этот всемирный Разум не стоит вне природы, над природой, а сам является её неотъемлемой частью. И я верю в существование Бога в этом, философском его смысле.

Окажись я сейчас рядом с теми двумя немецкими женщинами, я бы извинился перед ними за свое невежество и за то, что, сам того не осознавая, в те давние годы невольно оскорбил их религиозные чувства. Правда, они, будучи людьми высококультурными и тактичными, не дали этого мне понять, но в душе, без сомнения, осудили мои совершенно неуместные слова. К счастью, никакого ухудшения налаживающихся хороших отношений после этого разговора не произошло, и они продолжали относиться ко мне с искренним доверием.

Как-то придя домой в середине дня, а не вечером, как обычно, я застал Ренату за весьма интересным занятием: она натягивала на металлический каркас от абажура шёлковую разрисованную ткань. Тут же возле стола на полу лежали ещё два каркаса. Увидев меня, она очень смутилась, и на мой вопрос, не хочет ли поменять в нашей квартире все абажуры, отрицательно покачала головой. Затем в ещё большем смущении призналась, что таким способом зарабатывает себе на жизнь. В каком-то селе она покупает эти каркасы, кроит и разрисовывает ткань, натягивает её и через посредников продает готовые абажуры. Никто в городе об этом и не догадывается, хотя многие знают её - она ведь единственная баронесса не только в Бляйхероде, но и в ближайшей округе. Она очень просила меня никому из своих знакомых среди русских или немцев не рассказывать об этом её секрете. Оказывается, она училась рисовать в студии, но полного курса не успела завершить и никакого диплома у неё нет. Могла бы работать переводчицей - лучше всего она знала французский, на профессиональном уровне, - но не может найти работу. Вот и приходится заниматься этой полуподпольной работой. Ей хорошо даются языки. Вполне прилично владеет английским, а сейчас самостоятельно изучает испанский и считает, что надо было бы заняться и русским.

Я заметил, что Рената почти нигде не бывает, все вечера проводит дома за какими-нибудь занятиями. Если я возвращался с работы рано и никуда не уходил, она тут же приходила ко мне одна или со своей Эльзхен, либо уводила меня в свою комнату, чтобы послушать музыку (у неё был очень хороший приёмник) и поговорить на интересующие её темы. А интересовало её многое, особенно связанное с нашей страной, так как выяснилось, что тут не только у неё, а у большинства немцев полный провал. Так, например, из русских писателей она знала только имена Л. Н. Толстого и А. С. Пушкина, хотя ни одного из их сочинений она не читала. Однажды, когда мы сидели в её комнате, она вдруг обратила мое внимание на льющуюся из приёмника музыку со словами: "Прекрасная музыка! Послушайте, Рeфат!". Это была хорошо знакомая мне увертюра к опере "Руслан и Людмила". Я сказал, что это музыка Глинки. "Что за Глинка?" - последовал вопрос. Я рассказал ей, что сам знал, о М. И. Глинке, о поэме "Руслан и Людмила", об опере и ещё о многом другом. Выяснилось, что из русских композиторов она знакома только с двумя именами - Рубинштейна и Чайковского и не знала ни одного из их произведений, хотя окончила музыкальную школу. Судя по всему, успехи в музыке у неё были весьма скромные. По моим настойчивым просьбам и после долгих колебаний Рената решилась сыграть пару пьес на фортепьяно, сделав множество предварительных оговорок. Кажется, то были пьесы Шумана и Баха. Это было примерно на уровне нашей музыкальной школы. Она была удивлена тому, что я хорошо знаю многих европейских композиторов, разбираюсь в музыке, как она сказала, не хуже её педагогов. С удовольствием она слушала мои рассказы о русских поэтах, писателях, художниках и композиторах, о Москве и Крыме, об обычаях и национальных традициях русских и татар. Мы почти не касались истории, которую я знал плохо, и политики. И все же из её небольших рассказов можно было понять, как она ненавидела фашизм. Всё, что было связано со временем появления Гитлера, а оно совпало со школьными годами Ренаты с первого класса до окончания гимназии, она вспоминала с отвращением. Культ фюрера, всеобъемлющую военизацию жизни, годы войны, даже в периоды крупных военных успехов Германии, она считала величайшим позором немцев. "Мой отец, - говорила она, - ненавидел всякий диктаторский режим и войну. Он благодарил Бога за то, что он ему подарил одних только дочерей. Если бы у меня были братья, их отправили бы на фронт, - так считал отец, - и он лишился бы своих сыновей". Я спросил, как относилось к Гитлеру большинство населения. "Я не могу вам дать определённого ответа, потому что никто не мог об этом говорить открыто, но думаю, что большинство его не любили. И все очень боялись за свою судьбу, а мы боялись за своего отца", - так примерно ответила Рената на не очень приятный вопрос. Эту тему я не стал развивать, чувствуя, что ей трудно об этом говорить, да и вряд ли она разбиралась в вопросах, далеко выходящих за пределы интересов семьи.