Михаил Филин - Мария Волконская: «Утаённая любовь» Пушкина

А в юности заневестившаяся Нелли была, разумеется, еще восхитительнее. Правда, иногда она выказывала «некоторое пренебрежение к внешним формам жизни, к светским обычаям»[924], что, по всей видимости, явилось следствием долгого пребывания в глуши, вдали от крупных городов и салонов. Мать, притворно напуская на себя строгость, слегка журила ее за это. «Нельга, наблюдай за своей манерой держаться, не возвышай голоса, не смейся громко, не стучи, когда ходишь», — наставляла княгиня дочь в одном из писем[925]. Но и в раскованности Елены Волконской окружающие находили трогательный шарм.

Вокруг нее на вечерах увивались кавалеры, ей завидовали губернские нежные девы, а люди опытные, перебирая в углу залы карты, уверенно предрекали Нелли блестящую (по сибирским понятиям) партию. И никому из жителей Иркутска не могло прийти в голову, что очаровательной девушке вскоре доведется «понести крест едва ли не в ту же меру, как и родителям»[926].

Если покровителем Мишеля Волконского стал генерал-губернатор H. Н. Муравьев, то судьбу юной дочери взялась определить сама Мария Николаевна. Некогда (четверть века назад!) она вышла замуж за предложенного отцом человека, «видного генерала», — теперь же, словно продолжая фамильную традицию Раевских, княгиня подыскала видного и выгодного (как ей казалось) жениха для Нелли.

Им оказался Дмитрий Васильевич Молчанов, воспитанник престижного петербургского Императорского Училища правоведения, чиновник при генерал-губернаторе Восточной Сибири. Придирчивый выбор княгини Волконской был вполне одобрен и ее сыном. «Привлечение в семью политически благонадежного Д. В. Молчанова в качестве мужа Нелли устраивало, с точки зрения М<арии> Н<иколаевны>, не только дочь, но и сына, будущее которого ее особенно беспокоило, — утверждает О. И. Попова. — Положение Миши, как она полагала, упрочивалось родственной связью с Молчановым, которому так усиленно покровительствовал, не без влияния самой М<арии> Н<иколаевны>, Муравьев»[927]. (Кстати, генерал-губернатор и его супруга всецело поддерживали политику княгини Волконской в отношении этого брака.)

Расчет, безусловно, присутствовал в действиях княгини, однако она усматривала в Молчанове и несомненные человеческие достоинства. Мария Николаевна настаивала, что он «существо самое бескорыстное и самое благородное»[928]. Самому же Дмитрию Васильевичу она однажды искренно написала: «Бог в своей доброте послал Вас в мою семью»[929].

Далеко не все разделяли ее мнение. Так, резко отрицательно относился к Молчанову И. И. Пущин; позднее он вспоминал: «Я в бытность мою в 849-м году в Иркутске говорил Нелинькиной маменьке всё, что мог, но, видно, проповедовал пустыне»[930]. Не одобряли эту кандидатуру и некоторые другие декабристы — прежде всего П. А. Муханов и А. В. Поджио (последний даже надолго рассорился с Волконской). Они верили ходившим по губернии слухам, будто Молчанов «человек ограниченный» и, более того, склонен к «мерзостям»[931]. (Надо признать, что в поведении жениха, действительно, присутствовали настораживающие моменты.)

Дочь Нельга была равнодушна к Молчанову, однако не помышляла перечить любимой матушке. Она была готова идти под венец. Самым решительным противником намечавшегося союза выступил С. Г. Волконский. Старик, обожавший Нелли, сопротивлялся изо всех сил, каверзничал и порою напоминал былого Бюхну (к примеру, в знак протеста он перестал приходить по утрам здороваться с Марией Николаевной). «Жестокая борьба» Сергея Григорьевича с женой, изобиловавшая «сценами, столь пагубными для ее здоровья»[932], длилась почти год.

В письмах Мишеля Волконского к родным, датируемых 1850 годом, есть немало страниц, посвященных этому драматическому домашнему противостоянию. Весьма показательно, в частности, одно из его посланий к тетке, Софье Николаевне Раевской.

«Вы знаете, — сообщал М. С. Волконский в Россию, — что матушка и я — мы видим счастье Неллиньки в глубокой привязанности, которую питает к ней г. М<олчанов>; папа́ — против; сначала из-за того, что их политические убеждения не сходятся, потом из-за того, что он видит, что матушка решилась на это, если и моя сестра согласна. <…> Представьте себе, что папа перед всеми бросает яростные взгляды на Нелли, когда она говорит или танцует с Д<митрием> В<асильевичем>, и когда матушка говорит ему, что она не перенесет в будущем, чтобы он устраивал такие сцены с дочерью публично, — он горячится и остается у себя во флигеле, выходя только вечером, если Д<митрий> В<асильевич > здесь, чтобы его мучить.

Муханов, которого я не переношу с самого детства, потому что это человек фальшивый и интриган, только и делает, что настраивает папа́ еще более против; он видит, что мы его понимаем и не хотим его ига, — тогда он льстит папа и почти не покидает его. Матушка встречает его очень холодно, он не осмеливается располагаться около нее; она избегает всякого спора и всякого разговора, — она боится сцен и шума, потому что они вызывают у нее кашель с кровью. На вид — она молчалива, страдает и впадает в уныние, но духом не ослабевает. Судите сами, какая жизнь для нее, если все эти страдания продолжатся до семнадцатилетнего возраста моей сестры, которой нет еще 16 лет.

Папа́, видя по вашим письмам, что вы и дядя (А. Н. Раевский. — М. Ф.) за приличное устройство моей сестры, — принялся писать. Он скажет вам, что молодой человек играет в карты; на душе моей и совести — я уверяю вас, что это неправда; он делает это, как все молодые люди теперь, но вот уже два года, как он не брал карты в руки; он скажет вам, что он вошел в долги, но они будут уплачены в этом году, и разве у г. Муханова их нет? <…>

Единственная вещь, которая беспокоит матушку — это то, что у г. М<олчанова> на вид некрепкое здоровье, но они все в семье худы и суховаты, но в то же самое время — долговечны. И, наконец, если Бог позволит, чтобы я поехал в Россию, — я расскажу вам, как он достоин моей сестры своим характером, мягким и тихим, своим умом, таким светлым и серьезным, своей чистой нравственностью, своим бескорыстием»[933].

От постоянных столкновений и споров с мужем и его единомышленниками Мария Николаевна вновь занемогла.

Вот что писал Михаил Волконский дядюшке, А. Н. Раевскому, 23 января 1850 года: «…Теперь простуда ее прошла, но нервы очень ослабли; она всё тоскует, плачет, она упала духом. Пока была здорова, она кое-как сносила обхождение батюшки, двуличность Поджио и скрытую ненависть Муханова; но теперь всё это ее тревожит, огорчает; ей необходимо душевное спокойствие, но где же взять его при теперешнем ходе наших домашних дел? Мои доводы и убеждения, ласки сестры моей, — всего этого недостаточно, чтобы возвратить ей спокойствие. Ей нужна уверенность, что кончатся все эти домашние неудовольствия, кончатся скоро (она всё боится не дожить до этого времени) и, главное, — кончатся так, как этого она желает, как желаем мы с сестрой, как желаете вы, сколько можно видеть из последнего письма вашего ко мне. Я не в состоянии рассказать вам, что происходит в нашем доме: если б я решился на это, то должен бы был осуждать поступки батюшки, а это выше сил моих. <…> Его обхождение с моей бедной, больной маменькой уж чересчур странно и невыносимо. Вот всё, что могу сказать вам об этом; увольте меня от подробностей: пожалейте сына, который должен жаловаться на отца и разбирать его поступки»[934].