Василий Зайцев - Подвиг 1972 № 06

— Трогай! Поменьше тряси, не дрова везешь. У людей и так душа еле держится…

— Я, что ли, трясу? — обиделся ездовой, перебирая вожжи. — Как начнут из минометов хлопать, по такой дороге и у здорового душа выпадет… «Не тряси» — легко сказать… Ну, работяги! Ну, милые!

Лошади дружно тронули и вывезли повозку на шоссе. Тарахтение тупой болью передалось раненым. Они беспокойно зашевелились, стараясь приподняться, расположиться поудобнее, уберечь раны от натужной тряски. Николай, переворачиваясь на правый бок, нечаянно задел раненую руку низкорослого солдата. Тот охнул и сказал просящим голосом:

— Не хватайтесь, братцы… Друг за дружку хоть не хватайтесь.

Но тут его качнуло, и он стукнул ботинком раненого лейтенанта. Дорога сделала заворот. Скалы расступились, и показалась широкая лощина. Ездовой беспокойно шевельнулся, подобрал вожжи и выхватил из–под сиденья кнут.

— Мины он здесь, зараза, кидает, — сказал он санитару. — Ты держи ребят, тряско будет, воронка на воронке от этих мин. Не дорога, а одно название… Чего уставился, крепче ребят держи!

В воздухе нарастал скрипучий вой.

Ездовой изо всех сил хлестнул лошадей кнутом. Раз, другой, потом еще ловчей. С подтягом, под булькающие животы.

— Лети, работяги! Лети, милые! — Он оглянулся назад и кинул санитару: — Гляди, чтоб об край не ударились, об железо…

Лошади неслись вскачь. Колеса прыгали по камням и выбоинам. Повозку кидало из стороны в сторону, встряхивало раз на разом, жалобно скрипела оковка.

Раненые сбились в кучу, падали друг на друга, ударялись о доски, стонали и кричали. Санитар одной рукой удерживал На весу забинтованную голову лейтенанта, другой отталкивал Орехова, который норовил задеть голову локтем.

Взрыв плеснул возле повозки. Лошади заржали и рванули в сторону. Повозка едва не опрокинулась, но ездовой успел сдержать ее, туго натянув правую вожжу. Колеса тяжело ударились о край выбоины. Санитар свалился с задка. Суетливо размахивая руками, он быстро догнал повозку и с ходу вскочил в нее, навалившись грудью на Орехова.

Раненный в плечо вдруг встал на колени и рванул ездового за рукав.

— Стой! — заорал он. — Останови! Мочи больше нет, сам пойду… Стой! Стой! — орал он и матерился, свирепо и зло.

Ездовой, не оборачиваясь, нахлестывал лошадей.

Николай цеплялся за борта, стараясь приподнять ногу. Она не слушалась, билась о доски. В пояснице началась острая боль. Бинт окрасился кровью.

— Стой, ездовой! — слабеющим голосом крикнул он. — Стой!

Лучше ползти метр на метром. Терять силы и снова ползти. Пусть угодит мина. Пусть! Только не это, не такая мука. Невыносимая боль, толчки, от которых жжет как огнем, зеленеет в глазах. Только не это… Невыносимо! Не может такое выдержать человек. Нет у него таких сил. Слышите! Нет у него сил!

Останови, ездовой! Черт с ним, один конец, лишь бы не мучиться. Останови, миленький, останови, голубчик!.. Оста–но–ви!..

Что–то тяжело ударило по голове. Вспыхнула и погасла цепочка зеленых и красных огоньков. Сознание исчезло…

— Этот тяжелый, немедленно на отправку, — словно сквозь сон, услышал Николай чей–то голос.

Его сняли с повозки и, мягко покачивая, понесли на носилках. Затем голову приподняли, и Николай ощутил на губах теплое и сладкое. «Чай», — отдалось где–то в глубине забытое воспоминание. Он с жадностью стал глотать чуть терпкий ароматный напиток, ощущая, как исчезает колючая сухость во рту и отчетливее становятся мысли.

Женские руки заботливо наклоняли кружку.

Потом Николай открыл глаза и увидел над собой холодное осеннее небо. Покосившись, рассмотрел брезентовую палатку медсанбата и очередь носилок на земле. Молчаливые санитары грузили носилки в автобус с красным крестом. Автобус стоял под щербатой, нависающей над площадкой скалой.

Скала была наискось прорезана извилистой трещиной. Метрах в пяти от земли в этой трещине темнели узловатые ветки полярных березок. Они тянулись по скале, раскидывая на сером граните багряные капельки последних, еще не осыпавшихся листьев.

Николай смотрел на березки и думал, что должен жить. Упрямо, наперекор всему. Как эти корявые ветки, изо всех сил уцепившиеся корнями за трещину на скале…

Взяли Горелую, а за ней тоже наша земля, по которой ходят чужие. Сколько сейчас таких сопок по всему фронту! Сколько за ними земли, кровной, русской, своей!..

Николай возвращался в поселок. Обходил валуны, перепрыгивал через расселины, хрустел щебенкой на осыпях.

Перед ним была Горелая сопка. По склону ее шагали в бесконечность мачты высоковольтки. Коттеджи горняков у подножья смотрелись окнами в озеро. Там, где выходили на–гора туннели подземных выработок, оранжевыми пунктирами светились электрические лампы.

Дробные очереди отбойных молотков, скрежет сверл, вгрызающихся в камень, глухое уханье подземных взрывов на сопке никого не пугали в поселке.

Многое изменилось с той далекой осени.

Много и было пережито… В памятную весну сорок пятого года Орехов разрядил в небо последний диск автомата, салютуя победе. Потом эшелон повез его в родные края. И только тогда, увидев скелеты разбитых домов, вывороченные Столбы и печные трубы, возле которых копошились оборванные ребятишки, Орехов понял, что никому уже не нужно его умение бесшумно снимать часовых, метко кидать гранаты и орудовать штыком в траншейных схватках. Надо было плавить металл, пахать, класть кирпичи, мостить дороги, плотничать, косить…

Орехов не нашел могилы Сергея. Завтра ему будет грустно уезжать из этих мест. Грустно, но спокойно. Из руды, которая добыта на сопке Горелой, выдан вчера никелевый концентрат.

Солдаты исполнили обещания перед мертвыми, перед землей, политой кровью. Перед остатками последней папиросы, истлевшей в прах на бруствере окопа.

Исполнили потому, что сделали больше, чем обещали, — сотворили жизнь. Сотворили то, во имя чего погибли другие…

Налетел порыв ветра. Он кинул к ногам Николая горсть жухлых листьев. С сухим шелестом они рассыпались по щебенке, прилипли к ноздреватым валунам, к скалам.

Листья на скалах… Из года в год ветер срывает их с веток и рассыпает по земле. Мертвые, они истлевают на камнях и оставляют крохотную частицу перегноя. Частица к частице, щепотка к щепотке, горсть к горсти — рождается земля.

И вот ветер приносит семя и бросает его в землю, сотворенную мертвыми листьями. Семя пускает ростки. И на бесплодном камне однажды весной, как зеленые огоньки, вспыхивают два–три листочка. С каждым годом их становится все больше и больше. Потом, глядишь, уже протянулась но граниту прочная ветка.