Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

Выступление Владимира Маяковского (по свидетельству литературоведа Александра Николаевича Тихонова, писавшего под псевдонимом А.Серебров) Горькому очень понравилось:

«– Зря разрывается по пустякам! – сказал Горький, выходя из подвала. – Такой талантливый! Грубоват? Это от застенчивости. Знаю по себе. Надо бы с ним познакомиться поближе».

В комментариях к первому тому шеститомника Маяковского, изданного в 1973 году, даётся прямо противоположное мнение «великого пролетарского писателя»:

«Отношение М.Горького к футуризму в целом было резко отрицательным. Он рассматривал это течение в ряде других антиреалистических, буржуазно-эстетических группировок начала XX века. "Большинство этих течений, – справедливо отмечал Горький, – явно антисоциальны, антидемократичны и не жизнеспособны, ибо чисто литературны, выдуманы, искусственно внесены на русскую почву, в русский быт "».

Неискушенному читателю, который ознакомится с этими высказываниями советских искусствоведов, будет трудно разобраться, как же на самом деле относился Горький к молодым поэтам-авангардистам. Поэтому заглянем в его статью «О русском футуризме», напечатанную 15 апреля 1915 года в первом номере «Журнала журналов»:

«Русского футуризма нет. Есть просто Игорь Северянин, Маяковский, Бурлюк, В.Каменский… Они мало знают, мало видели, но они, несомненно, возьмутся за разум, начнут работать, учиться».

Как точно углядел Горький в шумных, дерзко крикливых футуристах их необразованность и отсутствие жизненного опыта. Обратим внимание также на то, что первым Алексей Максимович поставил Игоря Северянина (даже по имени его назвал) и лишь затем упомянул Маяковского.

Далее Горький писал:

«Их много ругают, и это, несомненно, огромная ошибка. Не ругать их нужно, к ним нужно просто тепло подойти, ибо даже в этом их крике, в этой их ругани есть хорошее: они молоды, у них нет застоя, они хотят нового, свежего слова, и это достоинство несомненное…

Они молоды… молоды.

Я только недавно увидел их впервые живыми, настоящими, и, знаете, футуристы не так уж страшны, какими выдают себя и как разрисовывает их критика.

Вот возьмите для примера Маяковского – он молод, ему всего 20 лет, он криклив, необуздан, но у него, несомненно, где-то под спудом есть дарование. Ему надо работать, надо учиться, писать хорошие, настоящие стихи. Я читал его книжку стихов. Какое-то меня остановило. Оно написано настоящими словами…».

Итак, великий Горький заявил, что в России «футуризма нет». Маяковский спорить с ним не стал и вскоре написал (в статье «Капля дегтя»):

«Футуризм умер как особенная группа, но во всех нас он разлит наводнением. Но раз футуризм умер как идея избранных, он нам не нужен. Первую часть нашей программы – разрушение – мы считаем завершённой. Вот почему не удивляйтесь, если сегодня в наших руках увидите… чертёж зодчего, и голос футуризма… выльется в медь проповеди».

Прочитав это высказывание, Зинаида Гиппиус тут же написала статью, которую опубликовала в газете «Утро России». В ней говорилось:

««Футуризм умер», – заявил единственный талантливый его представитель Маяковский, но при этом делает такие странные оговорки, которые оправдывают нашу прежнюю интуитивную ненависть к футуризму».

Написав про «нашу» ненависть, Гиппиус тем самым как бы заявляла, что и Дмитрий Мережковский к футуризму относится по-прежнему отрицательно.

19 апреля 1915 года в Петроградском Народном доме давалась опера Мусоргского «Борис Годунов». Александр Тихонов повёл на неё Маяковского:

«Спектакль был устроен Горьким и Шаляпиным специально для рабочих… Маяковскому очень хотелось посмотреть, как будут рабочие принимать оперу и самого Шаляпина.

В антрактах мы толкались с ним в коридорах театра и подслушивали, что говорят о спектакле рабочие. Своего мнения он не высказывал. В последнем акте, когда Годунов умирал, Маяковский, сидевший рядом со мной, стал ёрзать в кресле и украдкой сморкаться.

После окончания оперы он попросил познакомить его с Шаляпиным. Мы пошли за кулисы. Шаляпин, ещё в гриме и царском одеянии, лежал глыбой в кресле, вытянув вперёд ноги в расшитых татарских сапогах, жадно курил.

Маяковский не выдержал:

– Что вы делаете? Разве вам можно курить? – набросился он на Шаляпина.

Тот понял это по-своему:

– Знаю, что вредно. Давно собираюсь бросить!..

Маяковский, стоя в углу, руки в карманах, вглядывался в него, скосив глаза, с таким вниманием, как будто старался его рисовать.

– Жалко вас, такого, тратить на царей! – сказал он грубовато. – Вот бы написал кто-нибудь музыку на мою трагедию, а вы бы сыграли!

Шаляпин снял парик и грим Годунова и сразу стал незначительным белобрысым блондином.

– Вы, как я слышал, в своем деле тоже Шаляпин?

– Орать стихами научился, а петь еще не умею! – сказал Маяковский, смутившись от похвалы».

Первая поэма

Весной 1915 года из Москвы в Петроград приехал Сергей Есенин. Он разыскал Александра Блока, пришёл к нему и прочёл свои стихи, которые были встречены с восторгом. Блок познакомил талантливого стихотворца с молодыми петроградскими поэтами. Был среди них и девятнадцатилетний Леонид Каннегисер, с которым Есенин быстро подружился и даже пригласил его в своё родной село Константинове на Рязанщине. Марина Цветаева впоследствии вспоминала:

«Лёня. Есенин. Неразрывные, неразливные друзья. В их лице, в столь разительно-разных лицах их сошлись, слились две расы, два класса, два мира. Сошлись – через всё и вся – поэты. Лёня ездил к Есенину в деревню, Есенин в Петербурге от Лёни не выходил. Так и вижу их две сдвинутые головы – Лёнина чёрная головная прядь, Есенинская сплошная кудря, курча, Есенинские васильки, Лёнины карие миндалины… Удовлетворение, как от редкой и полной рифмы».

А троица футуристов (Бурлюк, Каменский и Маяковский) в это время вновь объявилась в Москве. Поселились в Большом Гнездниковском переулке в доме Эрнеста Карловича Нирензее (Нирнзее). Мария Бурлюк впоследствии вспоминала:

«Весной 1915 года Маяковский жил напротив нас (в доме Нирнзее)…

Тогда Маяковский имел обыкновение каждое утро стучаться к нам и узнавать: «что нового?» Спрашивал: «Почему вы запираетесь? Боитесь, что ваши дети сбегут?»»

В Московском охранном отделении возращение Маяковского в Москву тоже отметили – сохранилась бумага, в которой говорится, что он остановился в доме Нирнзее по Большому Гнездниковскому переулку в доме № 4, в квартире 317, что он…