Никита Окунев - Дневник москвича. Том 1. 1917-1920
11/24 октября. В среду 9-го был опять «на дровах» и приволок на себе обычную порцию. Значит, третью «вязанку».
Союзники предложили принять участие в блокаде России правительствам Германии, Швеции, Норвегии, Дании, Голландии, Финляндии, Испании, Швейцарии, Мексики, Чили, Аргентины, Венесуэлы и Колумбии.
ВЦИК постановил созвать на 3-е декабря 7-й съезд Советов.
Под Петроградом в эти дни идет, должно быть, жаркая схватка красных с белыми. «Детское Село» (б. Царское) и Павловск были уже в руках Юденича, но, судя по реляции, Троцкого опять перешли в советское обладание.
Господи Боже! Вчера, т. е. 10/23 октября, юная дочь моя, еще не совсем достигшая 16 лет, т. е. того возраста, который признан начальным для советской службы, поступила на службу в «Цекультвод» (на Чистых прудах), в качестве «конторщицы 3-го разряда». Это учреждение обслуживает культурно-просветительные нужды нашего водного транспорта. Надо бы, собственно, ей продолжать образование, но — увы! — те, кто жаждет его всеми своими помыслами, тот, конечно, мирится с особенностями новой, так называемой «Единой трудовой школы», а моей дочке Господь не дал вкуса к наукам, и она предпочла служить. Бывало, в такие моменты заходили в часовню, ставили свечку, молились, а родители «благословляли». Ничего этого у нас уже не было. Новый дух — «дух разрушенья» — не создал в душе Гали, для такого раза, молитвенного настроения. Да и кажется уже, что она теперь в церковь только тогда пойдет, когда кто-нибудь и что-нибудь заставит ее… Я в этих листах, пока что, совершенно уединен и это уединение обвеяно моею самой искренней печалью, в чем, так сказать, «и подписуюсь»…
12/25 октября. Советскими войсками заняты Тобольск и Воронеж.
Троцкий сказал по телефону из Петрограда: «Петроград не сдан и не будет сдан.» Так и видно, что человек говорит, пишет, телеграфирует и телефонирует, а сам предвкушает — «все это в историю попадет!»… Словечка в простоте не скажет, — все с ужимочкой.
14/27 октября. Вчера ходил опять на дровяную «охоту», а сегодня принес с пристани 1 п. 26 ф. картошки. Такие дела теперь особенно трудны: скверна погода; грязно — выпачкаешься как черт, ноги разъезжаются, дышится трудно, ломит спину и руки…
Несколько дней подряд извещают о взятии Детского Села и Павловска, а об отдаче их не упоминают. Приходится думать, что они переходят из рук в руки, как пресловутый Новый Оскол, от которого, вероятно, и осколков не осталось.
Неделя пропаганды дала Коммунистической партии в Москве новых 150.000 членов. Теперь идет «неделя обороны». Советской республике желательно, чтобы все граждане в возрасте от 16 до 50 лет, без различия пола, записались в добровольные дружины против белогвардейцев.
15/28 октября. Взяты красными Красное Село и Кромы. Тоже эти Кромы искромсаны, я думаю, на манер Оскола!
Троцкий в своих последних сказаниях отмечает некоего Буденного, бывшего унтер-офицера, а теперь командующего конным корпусом, разбившим казацкие конницы Мамонтова и Шкуро.
16/29 октября. Сегодня с утра легкий морозец, к вечеру усилившийся. С 51/2 ч. вечера шел домой с 2/3 мешка дров и ободрялся сухим, морозным тихим вечером. Дорогу освещали звезды и молодой месяц. Разговаривали со спутником, по обыкновению, о тяготах жизни. Он был с калошами, но «не в калошах»; они были у него, по случаю сухой дороги, в кармане, ибо цена их на Сухаревке дошла до 2.500 р. Цена кожаной подошвы долезла тоже до 1.000 р. Каракулевые жакеты продаются уже по 40.000 рублей, дамские башмаки по 7.500… Молоко 50 р. кружка — и то если пойти за ним с утра к какому-нибудь вокзалу. Где нет электричества, там тьма кромешная. За неимением или дороговизной керосина и свеч — или ложатся в постель с 6 ч. вечера, или пьют какую-нибудь бурду (вместо чая) при мерцании лампадки с чадным гарным маслом. И это в ХХ-м веке, в самом теперь, политически, передовом городе — в Москве!
Советскими войсками взяты Бердичев и Дмитровск.
Юденич, наступающий на Петроград, просит помощи у Финляндии. «Таймс» убеждает дать ее, за что, дескать, «весь мир оценит ее политическую зрелость».
18/31 октября. Вчера и сегодня мороз: утром и к вечеру до 6 градусов. На Чистых прудах вода уже застывает, и по молодому ледку похаживает компания ворон.
И вчера, и сегодня после занятий ходил «на дрова», возвращаясь домой к 71/2 ч. вечера. Комнаты украшаются: около книжного шкафа лежит на полу бунтик дров, и между письменным столом и окном так же красуется целая поленница.
Красными оставлен Бобров и взята узловая ст. Лиски. В Финском заливе, в 20 верстах юго-западнее Петергофа, «упорные бои».
Оказывается, что на Киев был сделан только «налет», и он был в советской власти лишь с 14 до 17 октября. Однако, по-видимому, дело было нешуточное: красная артиллерия целых два дня стреляла по Крещатику, Липкам и Николаевской улице.
С завтрашнего дня новое трамвайное повышение: вместо 1 р. 20 к. — 3 р., вместо 1 р. 50 к. — 4 р.
20 окт./2 ноября. Ровно 25 лет тому назад, т. е. 20 окт. 1894 г., я был в Большом театре, где должен был идти «Демон» с П. А. Хохловым в заглавной партии. Театр был полон, оркестр уже затих в ожидании капельмейстера (И. К. Альтани, и он, и Хохлов, увы! — уже ушли от нас). Но только Альтани взялся за дирижерскую палочку, как из публики раздалось требование гимна. Это было ежедневное явление во всех театрах, потому что в то время был болен Император Александр Третий. Альтани постучал палочкой об занавес, и тот взвился. Началось исполнение гимна хором и оркестром, но на половине его вдруг занавес быстро опустился вновь, и впереди его показался какой-то старичок во фраке; в руках его был платок, который он держал около глаз, † «Государь Император скончался!» — взволнованным голосом произнес он, и в театре произошло крупное замешательство; послышался гул, рыдания, вопли истеричных барынь. Спектакля, конечно, не состоялось, а я был там, собственно, не для того, чтобы послушать «Демона», которого слыхал уже десятки раз, а чтобы познакомиться с одной барышней. И я видел ее тогда, и полакомился, но наш разговор, в силу вышеприведенного события, не мог иметь никакой другой темы, и хотя с того момента я, как Рудин, «начал ходить осторожно, точно у меня в груди находился сосуд, полный драгоценной влаги, которую я боялся расплескать», но дальнейшее так сложилось, что «мы расстались среди взаимных чувств борьбы, не сочетав счастливейшей судьбы». Разбираясь в своих чувствованиях тогда и позднее, я пришел к заключению, до, пройди тот спектакль благополучно, антракты оперы дали бы нам возможность совместно устроить и тот день, и сегодняшний — совсем, совсем по-другому… А сегодня вот что: она на кладбище Покровского монастыря, а я, с утра воспользовавшись выпавшим за ночь снегом, взял санки и отправился на дрова, но, дойдя до Таганки, свернул влево, пошел в Покровский монастырь, и так, с санями, склонил свою голову и колени перед ее могилой и помолился об упокоении ее чистой души, а затем отправился на работу и в 6 ч. вечера доставил домой на санках 4 пуда барочных дров. Мог ли я предположить 25 лет тому назад, я, франтовато одетый, раздушенный английскими духами, с сосудом в груди, «полным драгоценной влаги», что чрез четверть века буду уж сед, в рваных ботинках, в засаленной одежде и впрягусь как лошадь в санки, чтобы привезти домой охапку дров!..
