Ральф Дутли - Век мой, зверь мой. Осип Мандельштам. Биография

Даже после смерти Сталина 5 марта 1953 года Надежда Мандельштам не верила, что ей удастся дожить до публикации сочинений ее мужа. 9 августа 1954 года, назначая своей душеприказчицей Соню, юную дочь И. И. Бернштейна, Надежда Мандельштам сказала: «Она — доживет. Помолчала, раздумывая, и уточнила: — Может дожить»[432]. Однако в период «оттепели», когда после XX съезда КПСС была создана 28 февраля 1957 года Комиссия по литературному наследию Мандельштама (в нее вошли Евгений Хазин, Анна Ахматова, Николай Харджиев и Илья Эренбург), Надежда Яковлевна распорядилась передать драгоценные рукописи в распоряжение Комиссии. Она умела действовать весьма жестко и решительно отменять прежние договоренности, когда ей казалось, что они не способствуют достижению единственной и главной цели ее жизни.

Комиссии по литературному наследию Мандельштама пришлось в течение многих лет вести упорную борьбу с бюрократизмом и тупостью закоренелых сталинистов. Утратив в декабре 1966 года последнюю надежду на публикацию мандельштамовских произведений, Надежда Мандельштам написала «Мое завещание», в котором доверила литературное наследие своего мужа тем, кто сумеет его сохранить и обнародовать[433]. Архив не должен был достаться государству, которое занималось главным образом его изничтожением. В 1972 году, за восемь лет до своей смерти, она нелегально переправила весь архив в Париж, а оттуда, в 1976 году, — в Соединенные Штаты, где он и поныне хранится в рукописном отделе библиотеки Принстонского университета (штат Нью-Джерси).

Пытаясь сохранить тексты Мандельштама, Надежда Яковлевна в то же время неутомимо хлопотала о его реабилитации. На ее заявление о пересмотре приговора, направленное еще 19 января 1939 года начальнику НКВД Берии, лишь два года спустя поступил ответ — отказ, изложенный суконным канцелярским языком. Сержант государственной безопасности Никиточкин признавал «антисоветскую деятельность Мандельштама» доказанной[434]. Одно из «доказательств» — антисталинское стихотворение — сохраняло свою весомость еще долгие годы после смерти Сталина. 24 августа 1955 года, в эпоху начавшейся «оттепели», Надежда Мандельштам направила в Прокуратуру СССР заявление с просьбой о реабилитации. Но даже после XX Партсъезда в марте 1956 года, на котором Хрущев произнес свою «закрытую речь» о сталинских преступлениях, реабилитация Мандельштама в полном объеме оказалась невозможной. 31 июля 1956 года Верховный Суд СССР сообщил гражданке Мандельштам Н. Я. о «прекращении производством» второго уголовного дела 1938 года («незаконные приезды в Москву»), тогда как приговор по первому делу 1934 года (антисталинское стихотворение!) признавался правомерным. Надежде Мандельштам не суждено было дождаться окончательной реабилитации ее мужа, которая состоялась лишь 28 октября 1987 года — в период горбачевской «гласности». К тому времени Мандельштам уже был известен всему миру как один из самых значительных поэтов XX столетия. Этому способствовали и мемуары Надежды Мандельштам, впервые опубликованные в 1970 году в Нью-Йорке: они послужили могучим импульсом к международному признанию Мандельштама.

Если бы партийные чиновники могли заранее догадаться, как отзовутся в будущем эти мемуары в самиздатском подполье, в диссидентских кругах, а также на Западе, они вряд ли позволили бы Надежде Мандельштам в 1964 году возвратиться в Москву — спустя два с половиной десятилетия ее непрерывных скитаний по просторам советской империи. Сперва ее приютили Шкловские, затем, в 1965 году, она получает однокомнатную квартиру в районе под названием «Черемушки» по адресу: Большая Черемушкинская, 14, корпус 1, квартира 4. Мандельштам вполне оценил бы этот адрес! Черемуха в его поэзии обладает особым очарованием: в стихах 1918 года («Что поют часы-кузнечик…»), в «цыганском» стихотворении 1925 года, в воронежском стихотворении, написанном 4 мая 1937 года, и других:

Что на крыше дождь бормочет —Это черный шелк горит,

Но черемуха услышитИ на дне морском простит (I, 134).

Я буду метаться по табору улицы темнойЗа веткой черемухи в черной рессорной карете (II, 56).

На меня нацелилась груша да черемуха,Силою рассыпчатой бьет в меня без промаха (III, 137).

Итак, вдове поэта удается, наконец, обосноваться в Москве; но никто и ничто не может ее укротить. В 1958 году, во время «оттепели», она, живя в Верее, начинает втайне писать свои воспоминания. Этой книгой она безжалостно рассчитается не только с режимом Сталина, но и с его приспешниками и пособниками в среде интеллигенции. Надежда Мандельштам описывает угрозы, нависавшие над жизнью художника в самые жуткие моменты сталинской эпохи, и в то же время создает — беспощадно и проникновенно — образ тоталитаризма XX века. В своем некрологе, посвященном Надежде Мандельштам, Иосиф Бродский писал: «Ее воспоминания суть нечто большее, чем свидетельство о ее эпохе: это взгляд на историю в свете совести и культуры»[435]. Они стали жизненным итогом этой «вдовы культуры»[436] и в самом подлинном смысле «воспоминаниями века». После публикации их в 1970 году в Нью-Йорке «Воспоминания» появились в 1971 году на немецком языке под заголовком «Столетие волков». По значению и ударной силе они вполне сопоставимы с книгой Солженицына «Архипелаг Гулаг». Диссиденты и правозащитники получили, наконец, свою Библию. Книгу Надежды Мандельштам можно по праву считать духовным динамитом, подорвавшим устои противоправного режима. В гроб советской империи вбивались разные гвозди!

Надежда Мандельштам в Пскове (1964).

Работа над «Воспоминаниями»

То, что книга оказалась значительной и в художественном отношении, усиливало ее действенность. Надежда Мандельштам обладала характерным стилем; она умела писать сжато, найти говорящую деталь и меткую ассоциацию. Чужие окурки в пепельнице: их намеренно — для устрашения — оставили те, кто рылся в ящиках стола, пока хозяев не было дома. Сотрудник ОГПУ: при обыске он умиленно разглядывает книги и неустанно предлагает своим жертвам леденцы в жестяной коробочке. Эту книгу лихорадочно читали и переписывали по ночам. Она циркулировала в самиздате, лишая сна многих читателей, которые шли на риск ради глотка свободы и готовы были поплатиться за свое ночное чтение.

Когда в 1972 году в Париже появился второй том воспоминаний (по-немецки он вышел в 1975 году в сильно сокращенном виде под заголовком «Бесслезное поколение»), в московских интеллигентских кругах поднялся невероятный шум. Уже в первом томе, где обличался насильственный советский режим, звучали обвинения в адрес той части интеллигенции, которая безвольно приспособилась к тоталитарному режиму, стала его прислужницей и даже сообщницей. Во втором же томе Надежда Мандельштам то и дело высказывала подозрения в отношении отдельных людей, переживших сталинскую эпоху, и сводила с ними счеты. Она не только присвоила себе право судить — она стала мстить. Одни не могли ей этого простить, других же восхищала именно стойкая непримиримость этой воинствующей старой женщины. Андрей Синявский, который с 1973 года жил эмигрантом в Париже, вдали от московской кутерьмы, обратил внимание на то, что Надежда Мандельштам видит мир сквозь черную дыру той общей могилы в дальневосточном пересыльном лагере, куда бросили обнаженное тело ее мужа с деревянной биркой на ноге[437]. А Иосиф Бродский в своем некрологе о Надежде Мандельштам (1981) пишет о ее «потребности в справедливости» и «страсти к правосудию». Многим, однако, казалось, что она зашла слишком далеко, и они «кинулись по дачам и заперлись там, чтобы срочно отстучать собственные антивоспоминания»[438].