Николай Молчанов - Жан Жорес

В словах Жореса звучит революционный энтузиазм, та сверхчеловеческая смелость, которая, по мнению многих, была неотъемлемой чертой его поведения. Призывы Жореса напоминают легендарные слова Дантона, твердившего, что для спасения Франции нужна смелость, смелость и еще раз смелость. Столь же страстно Жорес зовет, не останавливаясь ни перед чем, спасти мир и дать человечеству лучшую долю. Но его пылкий оптимизм, вызванный Базельским конгрессом, вскоре ослабевает, сменяется тягостными сомнениями, колебаниями, неуверенностью. Мир обрушивает на плеча Жореса все новые тяжелые вести.

Поздно вечером 2 декабря 1912 года Жорес сидит в редакции «Юманите», Он сжимает руками мучительно болевшую голову и устало глядит на груду телеграмм, рукописей, типографских гранок.

Война Сербии, Болгарии, Греции против Турции как будто затихала. После того как болгары подошли к Константинополю, а сербы захватили Дураццо, турки запросили мира. Только что получено сообщение о перемирии. Но Жорес чувствует, что это лишь передышка. Австро-Венгрия проводит мобилизацию. Россия держит на границе с Австрией крупные силы. Русские задерживают в войсках солдат, отслуживших срок; они запретили экспорт лошадей. Франция еще недавно сдержанно относилась к балканской заварухе. Но в последние дни Пуанкаре преобразился. Генералы вдохновили его заманчивой идеей: если Австрия выступит против России, в защиту Турции, а русские обрушатся на Берлин, откроется дорога в Эльзас и Лотарингию. Правда, русские уверяют, что они совсем не готовы. Пуанкаре и его военный министр Мильеран воинственно нажимали на неповоротливых царских дипломатов.

Телеграммы, сообщения поступали непрерывно, противоречивые и бессвязные. Но явно чувствовалось усиление главного потока, вовлекавшего в себя остальные течения и неуклонно устремленного к войне. Жореса поражало поведение французского правительства; он все еще инстинктивно отталкивал от себя мысль, что Франция не меньше, а быть может, и больше своих партнеров хочет войны. Он растерянно стоял перед фактами, подтверждавшими такое предположение, которое ему особенно трудно было принять.

А Интернационал? Пролетариат повсюду откликался на его призывы. Даже живущие под гнетом невыносимо варварского полицейского режима рабочие России мужественно бастовали. Но в Германии, в стране, особенно тревожившей Жореса, социалисты выступают с призывами к осторожности в борьбе с войной, клянутся в своем патриотизме. Австрийские социалистические лидеры говорят о защите демократии от русского царизма. И все: дипломаты, министры, националисты, наконец, и некоторые социалисты — лгут на всех языках. Что делать в этом переполохе, в этой безумной сутолоке событий, в этом сумбуре слухов, в хаосе запутанной дипломатической игры? Казалось, все в панике куда-то бессмысленно бегут, сбивая друг друга с ног, как будто спасаясь от невиданно страшного чудовища, бегут от него, но в своей слепоте устремляются в его гигантскую зияющую зловонную пасть…

Поздно ночью в комнату к Жоресу сходятся его сотрудники. Завтрашний номер «Юманите» уже готов. Скоро из типографии принесут его первые экземпляры, и тогда домой. А за окном зима. Стекла залепляет снег. Плотной массой он, медленно кружась, опускается на Париж. Жорес молчит, молчат остальные. Вдруг он тяжело подымается я подходит к окну. Смотрит на сверкающий хоровод падающего хлопьями снега. Сквозь одинарные рамы несет холодом. Не видно ничего, кроме шевелящейся, освещенной светом из комнаты, мягкой, нежной пелены, как будто пытающейся согреть землю.

— Неужели мы никогда не выйдем из этого заколдованного крута? — вдруг говорит Жорес, не оборачиваясь, как бы обращаясь к заснеженному окну.

— О зима, угрюмая и добрая зима, поспеши, собери над головами потерявших разум людей свои тяжелые снежные облака, воздвигни толщи сугробов на пути их воинственной ярости! Построй на австро-русской границе ледяную стену! О грозная и добрая зима, твой час настал! Дипломатия провалилась, и даже нет чумы на этих людей. Ты должна заморозить теперь все, чтобы дать безумным людям время немного прийти в себя!

Жорес взывает к природе так, как он это делал всегда. Он ведь часто ощущал в себе что-то общее с ней, какую-то могучую внутреннюю связь. Но обычно его нежность и надежду будили прекрасные южные пейзажи Лангедока. Теперь резкий, холодный, ледяной ветер зимы нужен людям, чтобы заставить их вздохнуть и замереть во внезапном озарении хладнокровного разума.

— Но какая чудовищная вещь! — восклицает Жорес, внезапно повернувшись к своим товарищам. — Все европейские правительства повторяют; эта война будет преступлением и безумием! Но те же самые правительства скажут, может, уже через несколько недель миллионам людей: ваш долг участвовать в этом преступлении и в этом безумии! И если люди будут протестовать и попытаются разбить эти цепи безумия, то их назовут предателями и злодеями, на них обрушат все кары! Как ужасна жизнь!

…Начало 1913 года не принесло Жоресу ничего нового, кроме новых тревог. В январе президентом республики избрали Раймона Пуанкаре. Единственное, в чем невозможно было заподозрить нового президента, — это в миролюбии. Когда уходящий в отставку президент Фальер покидал Елисейский дворец, некоторые слышали, как он пробормотал:

— Я уступил свое место войне.

Что касается нового президента, то он сразу же заявил:

— Народ может быть миролюбивым, только если он готов к войне.

Избрание Пуанкаре ознаменовалось националистическими демонстрациями. Царский посол Извольский, весьма близкий к Пуанкаре, писал в Петербург радостные донесения о «надежности» нового президента; он не допустит компромиссов, подобных франко-германскому соглашению после Агадира. Обстановка во Франции менялась. Подготовка к войне приобрела лихорадочный характер, Новое правительство во главе с Брианом уже в начале марта внесло в парламент законопроект об увеличении срока обязательной военной службы с двух до трех лет. Правые националисты давно мечтали о таком законе. Теперь для него нашелся повод: Германия увеличивала численность своей армии.

«Юманите» немедленно объявила, что социалистическая партия будет вести против нового милитаристского закона широкую и планомерную кампанию. Речь идет, писала газета Жореса, о самой опасной после 1870 года вспышке милитаризма. Социалисты организовали и провели массовую кампанию против трех лет. «Юманите» увеличилась в объеме до шести страниц. Ее основное содержание теперь антимилитаризм. За три месяца было собрано 700 тысяч подписей под заявлением протеста. Невиданно активная работа развертывается среди солдат. Впервые, наконец, вместе выступают социалисты и Всеобщая конфедерация труда. Совместно они организуют гигантские митинги. 25 мая 1913 года в Пре-сен-Жерве в таком митинге участвовало 150 тысяч человек. Здесь, держась за древко красного знамени, с речью выступил Жорес. Он говорил, что нет слов (даже у него!), которыми можно было бы охарактеризовать эту несравненную демонстрацию мощи коллектива.