Ванда Василевская - Страницы прошлого

Книжка отправилась к издателю и пролежала там несколько месяцев, а когда после вмешательства моего отца была, наконец, напечатана, цензура конфисковала ее. Позже ее разрешили выпустить с белыми пятнами вычеркнутых мест.

Книжка дошла до читателя и сделала свое. На меня набросилась пресса. Меня ругали за то, что я говорила правду. И в то же время я стала получать отклики читателей. Я получила письмо от человека, который был на нелегальной революционной работе. Он писал, что, когда ему было очень тяжело, книжка придала ему бодрость и новые силы для борьбы. Люди говорили мне, что «Облик дня» открывал им глаза на многое, чего они раньше не замечали.

Тогда мне стало ясно, что оружием в борьбе, которую ведет пролетариат за свое освобождение, может быть и книга. И когда жизнь ставила передо мной неотложные задачи, когда я видела несправедливость и зло — я писала книгу, чтобы протестовать, чтобы показать людям правду, чтоб помочь тем, кто борется.

VIII

В одну из весен вспыхнула забастовка каменщиков. Она продолжалась только две недели: предприниматели заявили, что удовлетворят требования рабочих. Каменщики вышли на работу, но тут выяснилось, что предприниматели и не думают выполнять обещанное.

Забастовка вспыхнула снова и сразу приняла острый и бурный характер.

Вечером на собрании рабочие решили требовать повышения расценок и заключения коллективного договора.

Назавтра уже не шелохнулась ни одна стройка.

Мы встали в этот день очень рано. Город еще только пробуждался. Я выглянула в окно. Из пригородных деревень и поселков шли рабочие с голубыми бидончиками, с узелками подмышкой. Каменщики, строительные рабочие. Шли, как каждый день, ни о чем не подозревая. Но вот навстречу им выходил человек — кто-нибудь из наших хороших знакомых, из актива каменщиков. Минутный разговор. Прибывшие собирались группами и шли вместе — уже не на работу, а на собрание.

Когда ранним утром мы шагали по направлению к дому, где помещался союз строительных рабочих, было уже заметно, что в городе что-то происходит. На стройках было пусто. Не сновали по лесам люди, не подъезжали возы с кирпичом, не хлюпала известь. Совсем как в праздник. Прохожие останавливались:

— Что это?

— Должно быть, забастовка.

— Забастовка, забастовка! — подтверждали проходившие каменщики.

После собрания, в котором приняло участие несколько тысяч человек, бастующие разошлись по городу, чтобы проверить, не работают ли где-нибудь штрейкбрехеры. Но остановилось все.

Предприниматели уперлись. Они знали, что каменщикам тяжело: несколько зимних месяцев они совсем не зарабатывали, а весной больше двух недель бастовали, — значит, долго не выдержат. Предприниматели решили выждать, не приступать к переговорам.

Дни проходили за днями. Утром — общее собрание, вечером — совещание сотников и десятников, следивших за ходом забастовки. Мой муж выступал по два раза в день. Весь свой энтузиазм, всю свою волю к борьбе он хотел передать бастующим. И это ему и другим руководителям забастовки удавалось: каменщики держались твердо.

Проходили дни, недели. Уже все лавочки прекратили давать в кредит, голод заглядывал в дома. Люди ходили бледные, истощенные, но непримиримые, упорные. Не хотели уступать.

Союз выдавал из своих фондов хлеб для бастующих, но этого было мало. Голодали многочисленные семьи, голодали дети. На четвертой неделе забастовки уже были случаи обмороков от голода. Люди едва держались на ногах. Но уступить все-таки не хотели.

— Лучше умереть, чем продаться!

— Лучше умереть, чем уступить!

На четвертой неделе забастовки я пошла к председателю союза. Это был славный товарищ. Любимым его словом было «человече». Я сказала ему, что хочу организовать обеды для детей бастующих.

— Речи быть не может, человече. Откуда деньги? Едва хватает на выдачу хлеба. Речи быть не может.

— Я не прошу у союза денег. Я сама их постараюсь раздобыть.

— Речи быть не может, человече. Два-три дня вы будете выдавать обеды, а потом что? Прекратите — и из-за чепухи у нас может сорваться забастовка. Лучше не начинать.

Я заупрямилась:

— Нет, не два-три дня. До конца забастовки и в течение первой недели работы, до получки.

Председатель союза пожал плечами: он не верил, чтобы это могло удаться. Но другие поддержали меня:

— Если она говорит, то сделает.

Он тяжело вздохнул и махнул рукой.

— Ну что ж, человече, пусть будет по-твоему, только это плохо кончится.

Это не кончилось плохо. Я принялась за дело в тот же день. Я обошла знакомых врачей, адвокатов, инженеров:

— Вы должны дать для детей бастующих!

Дали. По нескольку, по дюжине злотых.

У Кракова были старые традиции пролетарской борьбы, и трудовая интеллигенция относилась к выступлениям рабочих в общем сочувственно. Впрочем, не только трудовая интеллигенция.

И пошла работа!

Каждый день с утра мы с Польдой, милой и дельной девушкой, работавшей помощником каменщика, бежали к заставе, где можно было дешево купить мясо и молочные продукты. Дворничиха из дома профессиональных союзов уступила нам свою кухню. До полудня мы скребли, крошили, варили. В первый раз я выдала сорок обедов. Через неделю дошло до двухсот. В магазине, который давал напрокат столовую посуду, я взяла тарелки, купила жестяные ложки. Дети приходили в два часа и получали в большом зале союза обед. Мы быстро мыли посуду, и снова начинались скитания по городу за деньгами. Никогда не бывало, чтобы у меня был какой-нибудь запас. После каждого обеда я оставалась с пустым карманом и со смертельным страхом в сердце: что будет завтра? Я уже совсем обобрала знакомых. Я бегала по чужим людям. Смотрела, где на доме была табличка врача, адвоката, инженера — и заходила. Я не просила — я требовала денег на обеды для детей бастующих, и люди давали.

Мы отправлялись на площадь, где продавались овощи. Здесь уже были свои люди. Женщины из предместий, огородницы краковских окраин, часто жены, сестры, родственницы строительных рабочих. Они сидели под парусиновыми зонтами у деревянных столов, на которых раскладывали свой товар. Сюда я шла смело:

— Для детей бастующих.

Давали. В мешки, которые несли за мной каменщики, сыпали все, что могли: помидоры, огурцы, капусту.

Сами подзывали:

— Подойдите сюда! Почему вы ко мне не заходите?

— Морковь вам нужна?

— Товарищ, у меня есть огурцы. Хотите?

Однажды мы собрали столько огурцов, что не знали, что с ними делать. Польда раздобыла бочонок, и мы их засолили. Впрочем, они разошлись в три дня. Аппетит у наших детей все увеличивался.