Иосиф Пилюшин - У стен Ленинграда

Он помолчал, о чем-то вспоминая.

- Со мной рядом в воронке лежал ополченец Петров. До войны он работал инженером на судостроительном заводе в Ленинграде. Когда немецкая пехота пошла в атаку, Петров встретил фашистов гранатами. Как только атака была отбита, он быстро подполз к убитому немцу, забрал его автомат и патронную сумку. Посмотрели бы вы, как лицо его сияло! "Вот теперь другое дело, говорит. - Только научите, товарищ командир, как пользоваться этой штукой..." Когда немцы снова полезли на нас, Петров стрелял из автомата, меняя одну обойму за другой. Вдруг он прекратил огонь. Я спросил: "Что случилось?" - "Правую руку поцарапало... Ничего, я их левой буду бить". И он, раненный, продолжал бой...

- Ленинградские добровольцы! - с восхищением продолжал лейтенант Хмелев. - Какие это люди! Не зная военной тактики, гранатой и штыком преграждают они путь врагу к городу Ленина.

Хмелев встряхнул головой:

- Говорят, отступаем по слабости нашей. Какая там слабость! - Самолетов бы нам побольше да танков...

Сидоров с досады махнул рукой:

- Хватит, ребята... Растравили душу. Давайте лучше пообедаем...

Обедали в открытой траншее.

В воздухе кружился вражеский разведчик - "костыль". Он старался отыскать наши огневые рубежи. Артиллерия противника вела редкую беспорядочную стрельбу вдоль шоссейной дороги.

После обеда один из бойцов Хмелева - Федя, кряжистый, лет двадцати пяти парень, взял в руки гармонь, присел на краю ниши. Он озорно осмотрелся, глаза его смеялись.

Рявкнула двухрядка, Федя пробежал пальцами сверху вниз по клавишам, подбирая лад.

На середину лужайки выбежал молодой красноармеец, он встряхнул русыми кудрями, поднял над головой изогнутую в локте руку, взмахнул ею в воздухе и пустился в пляс.

- Володя, давай! - зашумели бойцы.

Федя с силой растягивал мехи, поводя плечами, отбивал такт ногой и пел:

...У нас нонче субботея,

Барыня ты моя, сударыня ты моя!

На звуки гармоники собирались красноармейцы. Пришли даже соседи по обороне, бойцы батальона народного ополчения, среди них две девушки с санитарными сумками. Одна из них - черноглазая, с открытым добрым лицом, видимо, большая любительница танцев, в такт гармонике пристукивала носком своего непомерно большого солдатского сапога. Вся она была такая подвижная, что, казалось, при малейшем толчке взлетит на воздух как пушинка.

- Нашу Шуру сюда! Шуру! - шумели ополченцы.

Черноглазая медсестра Шура с санитарной сумкой за плечами вышла вперед, положила на талию правую руку, левую подняла над головой и, помахивая платочком, повела плечами. Отбивая затейливую дробь, она запела:

А назавтра воскресенье,

Барыня ты моя, сударыня ты моя!..

Короткими были у нас часы веселья. Вот оно оборвалось так же внезапно, как и началось. Опять загудели в воздухе моторы, послышалась команда:

- По местам!

К Хмелеву подошел Круглов:

- Товарищ лейтенант, вам приказано идти со своими бойцами в тыл на пункт формирования.

Мы тепло простились с товарищами.

- Не скучайте, мы еще встретимся с вами, - сказал на прощание Хмелев.

Слова лейтенанта, как ни удивительно, скоро подтвердились жизнью. Мы действительно встретились, хотя и совсем в другой обстановке.

В разведке

Немецкие войска, овладев городом Кингисеппом, бросили для преследования наших отступавших частей свежие силы пехоты и танков с целью прорваться к берегам Лужской губы и окружить группу советских войск, защищавших город Нарву.

Весь день одиннадцатого августа советская авиация бомбила скопившиеся вражеские части вблизи реки Салки. В воздухе ни на минуту не прекращалось сражение, в котором принимали участие крупные силы обеих сторон.

К нам подходили форсированным маршем все новые и новые пехотные и артиллерийские части. На правом фланге занимала рубежи обороны дивизия народного ополчения.

К вечеру завязалась ружейно-пулеметная перестрелка с обеих сторон. В это время в воздухе появились пикирующие бомбардировщики "Юнкерсы-87". Они действовали так же, как и в районе реки Нарвы. Ведущий качнул крыльями, самолеты выстроились в цепочку и устремились к опушке леса, где находились наши передовые посты. Раздался пронзительный рев сирены. Мы слышали его впервые. На неискушенных людей этот устрашающий рев действовал сильнее, чем свист падающей бомбы.

И вот в эту минуту, когда люди боялись даже пошевелиться, длинная пулеметная очередь разрезала воздух. Я на мгновение поднял голову и тут же увидел, что шедший в пике "юнкерс" перешел в штопор; летчик пытался выровнять машину, но не смог. С ревом и грохотом она врезалась в кромку шоссейной дороги.

Пулеметная очередь по "юнкерсу" точно пробудила людей, вывела их из оцепенения. Захлопали винтовочные выстрелы.

По траншее передали: это дядя Вася срезал "юнкерса". Впервые на нашем участке фронта мы, стрелки-пехотинцы, вели по самолетам огонь из винтовок и пулеметов.

Дядя Вася стоял на коленях у своего "максима". Его рыжие волосы были взъерошены, глаза блестели. Перемешивая свои слова с ругательствами, он кричал:

- Бронебойными заряжайте, бронебойными! Впереди и позади все горело: скирды скошенного хлеба, лес, подожженные танки, сбитые самолеты.

Немцы пошли в атаку.

Романов и Ульянов вели огонь из ручных пулеметов. Я сидел в траншее, заряжал пустые диски и подавал товарищам. Рядом, возле разрушенной землянки, лежал вниз лицом красноармеец Казарян. Я думал, что он убит. Подбежал Круглов и хотел взять у погибшего бойца ручной пулемет. Но как только командир дотронулся до ствола пулемета, Казарян вскочил на ноги:

- Виноват, товарищ командир, душа страх брал. Много-много фриц бомб бросал.

Круглов указал ему на нас:

- А вы думаете, у них сердце бронированное?

Казарян поставил пулемет на край разрушенной землянки и открыл огонь.

За поворотом траншеи недалеко от меня раздался стон. Я передал заряженные диски и побежал на помощь. Прислонясь спиной к стенке траншеи, сидел сержант Ухов, зажав обеими руками разорванный осколком живот. Он тихим голосом просил пить. Я положил его на спину, чтобы сделать перевязку, но, пока расстегивал ремень, он умер... Я видел, как на молодом красивом лице товарища угасал румянец, а на губах так и застыло недосказанное слово пить...

Весь день шел бой. Несмотря на неоднократные атаки, противнику не удалось прорвать нашу оборону и выйти в тыл советских частей, защищавших Нарву.

Как только стемнело, старший лейтенант Круглов приказал мне сопровождать его в штаб батальона. Я шел позади. Кругом стояла удивительная тишина. Не верилось, что в нескольких сотнях метров - враг. Немцы, видимо, что-то затевали. На этот раз они изменили свою обычную тактику: не освещали ракетами нейтральную полосу, а простреливали ее время от времени пулеметным огнем. "Как разгадать замыслы врага?" - думал я, шагая вслед за командиром.