Борис Данилов - Жизнь-поиск

В центральной измерительной лаборатории работали очень хорошие и дельные инженеры. Они объяснили, почему не каждый токарь может научиться делать резьбовые калибры. И первым условием, которое они ставили перед начинающим токарем-лекальщиком, было умение вырабатывать в себе это чувство микрона. И еще одно требование — не должны потеть руки.

Без чувства микрона нельзя сделать современный резьбовой калибр, а если потеют руки — нельзя браться за плитки Иогансона (теперь они называются концевыми мерами).

Что такое концевые меры? Это небольшие стальные закаленные пластинки разной толщины, изготовленные с точностью до одной десятитысячной доли миллиметра и доведенные до 14-го класса чистоты. Они имеют такую плоскопараллельность, что, будучи сложены, «прилипают» друг к другу накрепко — между ними начинают действовать силы молекулярного сцепления.

Из таких пластинок можно составить любой размер, и он будет точным и абсолютно одинаковым с таким же размером, составленным в любой стране мира.

Плитки Иогансона в свое время разрешили проблему мировой системы взаимозаменяемости и измерений. В то время эти плитки выпускала только одна шведская фирма «Иогансон». Ценились они на заводах дороже золота. Доводить их у нас еще не умели. Если у лекальщика хоть немного потели руки, то, взяв в руки плитку, он неизбежно оставлял на ее зеркальной доведенной поверхности следы, и плитка становилась негодной к работе.

Сами плитки Иогансона проверялись на специальных приборах — интерферометрах, позволяющих измерять с точностью до одной десятитысячной доли миллиметра. В этих «умных» приборах используется интерференция световых волн. Выпускала их только одна немецкая фирма «Цейсс».

Тогда на первых порах все это было для меня такой премудростью, что голова шла кругом. Но постепенно я осваивался в мире малых величин и высоких точностей. Конечно, сейчас специалисты высоких точностей вправе улыбнуться, услышав о микроне как о высшей точности, сейчас точность в одну десятитысячную долю миллиметра является подчас недостаточной. В некоторых отраслях техники теперь меряют уже не микронами, а ангстремами (ангстрем — это одна десятитысячная доля микрона). Но тогда на токаря, работавшего с точностью до микрона, смотрели кто с удивлением, а кто и с недоверием: дескать, очки втирает этот токарь, разве может человек ощутить одну тысячную долю миллиметра? Фантазия все это! Но это была не фантазия. На заводе «Пневматика» я впервые ощутил, что такое микрон. А через полтора года уже крепко держал его в руках.

В 60-е годы наша отечественная промышленность далеко шагнула вперед в области высоких точностей. Наши оптические заводы выпускают отличные приборы — интерферометры, оптиметры, профилометры, универсальные микроскопы и массу других умных приборов, облегчающих напряженный труд токаря-лекальщика. Эти приборы охотно покупают зарубежные фирмы и хорошо отзываются об их высоком качестве. Я уже давно работаю концевыми мерами из твердого сплава, отличающимися высоким качеством и феноменальной долговечностью. Они не подвержены коррозии. И делаются эти чудо-плитки не где-нибудь за границей, а в Москве, на заводе «Калибр»!

Но это все теперь, а тогда было ох как трудно! Видя, как я маюсь, начальник цеха посылал меня на другие заводы, чтобы там подучился у опытных лекальщиков. Так я побывал на ленинградских инструментальных заводах «Красный инструментальщик», имени Воскова и ряде других. Но почерпнул я во время этих поездок немного.

Тогда специальность токаря-лекальщика даже в Ленинграде была редкой. К тому же немногие пожилые токари, владевшие ею, таили свои секреты и приемы труда. Бывало, подойдешь к специалисту, работающему на резьбовых калибрах, с каким-нибудь вопросом, а тот снимет со станка работу, спрячет ее в ящик, а потом уже начинает разговаривать. Узнать от такого специалиста о какой-либо тонкости в работе было невозможно — ленинградские «короли» крепко оберегали свои «троны».

В конце 1939 г. началась война с Финляндией. Многие товарищи ушли на фронт, а меня в армию не пускали, на меня, как тогда говорили, «была наложена двойная броня».

Как и шесть лет назад, на заводе «Красный Октябрь», иногда вызывал начальник цеха и говорил: «На соседнем заводе заболели оба токаря-лекальщика — просят помощь, решили послать тебя». Я не отказывался и охотно переходил на один-два месяца работать на другой завод.

Так мне пришлось поработать на заводе линотипов (теперь завод «Ленполиграфмаш»), «Электроаппарате» и некоторых других. Для меня, начинающего токаря-лекальщика, это была отличная школа. Об этих заводах остались самые хорошие воспоминания.

На одном из заводов я познакомился с Михаилом Коптеловым — замечательным русским умельцем. Тогда ему было лет 35, но он уже имел 8-й разряд токаря-лекальщика. В отличие от других ленинградских «королей», он не скрывал своих профессиональных секретов, и я многому у него научился. Коптелов и работавший рядом с ним Петр Художников были первыми стахановцами Ленинграда в инструментальном производстве.

Михаил Коптелов в 1940 г. выполнял нормы на 500% и зарабатывал до 25 рублей в час.

В начале 1941 г. на заводе «Электроаппарат» я снова встретился с Петром Художниковым. Он тогда считался главным «королем» ленинградских токарей-лекальщиков. Дисковым резьбовым резцом, изготовленным руками этого мастера, можно было нарезать тысячу метчиков отличного качества, ни разу не переточив его.

На «Электроаппарате» Художников раскрыл все свои секреты и показал, на что способен русский умелец — виртуоз своей профессии. Работая над изготовлением резьбовых калибров, он целый месяц изо дня в день выполнял нормы на 3500%. «Ленинградская правда» ежедневно помещала сообщения о работе токаря Петра Художникова. За свой удивительный труд он был награжден орденом «Знак Почета».

Все это, так сказать, лицевая сторона стахановского движения. Но была и другая сторона. Такие невероятные рекорды рождал творческий, вдохновенный труд. Кроме того, надо было иметь большое мужество, чтобы вот так выступить против старых традиций питерской цеховщины, неписаный закон которой гласил: «Никогда не показывай всех своих возможностей, а работай с прохладцей, — все равно, кроме нас, „королей“, никто эту работу не сделает».

Не сразу входило новое в сознание многих старых мастеровых, и не удивительно, что Коптелов и Художников нажили себе немало врагов. Но друзей у них было больше, и я горжусь, что был в их числе.

ПОСВЯЩЕНИЕ В «КОРОЛИ»

Январь 1940 г. я проработал на заводе, куда попал, когда по болезни там вышли из строя два главных токаря-лекальщика — Лаушкин и Кузнецов. «Пневматику» попросили откомандировать меня помочь на время, пока эти товарищи не поправятся, и меня послали на один месяц.