Ив Жантийом-Кутырин - Мой крестный. Воспоминания об Иване Шмелеве

Деникины отличались необычайным искусством собирать ягоды и грибы. У них, говорила Тетя Оля, было «грибное око». Где они проходили, не оставалось ни малейшего съедобного грибка, ни малейшей ягодки. Они собирали даже какие-то подозрительные на наш взгляд братья боровика, которые страшно синели под нажимом пальца. Я тогда думал, что это от яда. Мы боялись, что семья Деникиных отравится.

Раз Тетя Оля мне объяснила, что приезжает армянская семья, Гарабедьяны (Garabedian) с друзьями, а главное с их дочерью Лили, немного моложе меня, это было в 1934-ом г. Они наняли домик в долине около главной дороги. Мне, конечно, хотелось познакомиться с Лили.

Раз я спускался с горы более коротким путем, по руслу бывшего потока. И вдруг увидел передо мной хрупкую, нежную армяночку. Эта встреча стала началом дружбы, которая длится и до сих пор.

Впоследствии я оценил эту дружбу как вещий подарок Тети Оли.

Каникулы в Альпах были последними, незабвенными, которые я провел в семье Дяди Вани и Тети Оли.

Тетя Оля скончалась в 1936 г.

Я часто вспоминаю, как заботливая, предосторожная Тетя Оля отвела меня от пропасти, потянув меня за рукав.

Шмелев в Булонь-Бьянкуре

Вот и пятый этаж, значит, если считать по-русски, то будет шестой. Тетя Оля мне точно объяснила, как пользоваться лифтом, на какие кнопки нажимать. Но я, как спортсмен, не хочу подниматься по лифту, а бегом перескакивая через ступеньку, считаю до пяти. Вот дверь, стучусь, слышу знакомые шаги – тетя Оля.

Если судить по-теперешнему надо пояснить, что лифт – допотопный, волочится и скрипит как старая телега так, что все соседи слышат, что кто-то поднимается, и на какой этаж. Через решетку дверцы можно видеть, кто едет, к кому (может быть даже догадаться по какому поводу и посплетничать). Но в ту пору такой лифт считался последним достижением техники.

Для тети Оли из-за грудной жабы лифт был жизненной необходимостью. Когда она возвращалась с базара уставшей с тяжело нагруженной клеенчатой сумкой, проволочив ее по подозрительным пригородным переулкам, где по вечерам шатались пьяницы, а днем безобразничали уличные мальчишки, ей было бы не под силу ее тащить еще и по лестнице. Надо при этом сказать, что тетя Оля никогда не жаловалась и поэтому мало кто давал себе отчет, чего стоила ей ходьба за покупками. Ее страдания и самопожертвование поняли только после ее кончины вследствие сердечного приступа.

Квартира (2, boulevard de la République) светлая, удобная состояла из трех главных комнат: самая отдаленная в глубине, справа при входе – спальня с двумя металлическими комфортабельными кроватями, затем левее столовая с выходом на балкон, ванная, большая кухня с газовой плитой, потом уборная, а налево рабочий кабинет с большим столом прямо перед окном, и другим, низеньким, маленьким столиком, с укороченными ножками для пишущей машинки. Направо у стены – складная библиотека из досок. Напротив, в углу, прилегая к стене – широкий диван, на котором я спал, когда оставался ночевать у Шмелевых. Конечно, в красном углу с иконами теплилась лампада. Из окон была видна река Сена и над ней мост, по которому ездило много машин, если судить по тому времени. По-теперешнему, он казался бы пустынным.

Вдоль всех окон – длинный узкий балкон с железными коваными перилами, как было тогда в моде – над тротуаром бульвара так, что можно было опрыскивать водой прохожих из стакана и мгновенно исчезать в комнату. Но об этом лучше не распространяться.

Дядя Ваня страдал от язвы желудка и ежедневно принимал порошок висмута. Его в особенности и вообще нас всех лечил доктор Сергей Михеич Серов. Мне объясняла тетя Оля, что висмут осаждается на стенки двуперстной кишки и этим защищает их от кислоты. Но все же время от времени у Дяди Вани были страшные припадки. Он ужасно мучился, корчился, стонал. Говорили о необходимости операции. Но чудом все обошлось.

Сергей Михеич был замечательным врачом, оториноларингологом по специальности, а также и по общим болезням. Он был верен «Гиппократовой клятве». В любой момент дня и ночи он был готов навестить больного. Говорили, что бедных он лечил за гроши и даже бесплатно.

Капбретон. Прогулки в горах. Начало 1930-х.

Так как у него не было французского медицинского диплома, как и у многих других русских врачей-беженцев, то он не имел права лечить под своим именем. Он мог только иметь практику при клинике под ответственность французского врача. Надо сказать, что сплошь и рядом французские врачи оказывались очень понятливыми по отношению к их русским бедствующим коллегам и их опекали.

Шмелевы и Серовы очень дружили. Летом мать и дочь приезжали в Капбретон, гуляли все вместе в лесу, по дюнам и по берегу океана. Отец же надолго оставался в Париже, где работал при клинике. Мать и дочь всегда одевались в белое. Тетя Оля прозвала их стрекозами, ей казалось, что они как бы порхали по дорожкам. Обе они были очень набожны, чувствительны и по характеру сблизились с тетей Олей.

Надо сказать, что малышом я что-то вроде как влюбился в Ирочку. Она водила меня в лагерь разведчиков, расположенный на берегу одичавшего канала Буре. По дороге я ей наверняка надоедал моими бесконечными вопросами – почему, да отчего? – Мне все хотелось знать, несмотря на пословицу, которой мне не раз грозили: «много будешь знать – мало будешь спать, а мало будешь спать – скоро состаришься». Ирина терпела своего «банного листа» и ласково мне отвечала, как могла. Впоследствии она познакомилась в лагере со «старшим разведчиком» Кириллом Мамонтовым и вышла за него замуж.

М.А. Серова (жена др. Серова), Ивистион и И.С. Шмелев. Нач.1930-х.

Я снова встретился с ней много лет спустя, она уже была старушкой, у нее на квартире (93, Boulevard Murat, 75016 Paris, 7éme étage), и даже ее не узнал. Она заботилась о своем парализованном муже, после сердечного удара. На ее лице всегда царила доброта, озабоченность о своем ближнем.

Но я что-то слишком увлекся, все хочется вспомнить, поделиться воспоминаниями о замечательных русских беженцах, с которыми мне посчастливилось сблизиться. Но, извиняюсь, я совсем отклонился от намеченной темы. Итак, продолжаю.

Сергей Михеич знал все сложности, связанные со здоровьем дяди Вани и тети Оли. Шмелевы всецело ему доверяли и обращались исключительно к нему. Он лечил также и меня.

Увы, когда у тети Оли случился сильный приступ грудной жабы, Серова в Париже не было. Дяде ванне пришлось экстренно вызвать другого известного русского врача Чекунова, который не знал об аллергии тети Оли к некоторым лекарствам и чтобы снять ее боли, он сделал впрыскивание какого-то болеутоляющего (мне помнится название вроде как «пантапон»), которое она не переносила и тетя Оля уснула навеки.