Константин Лапин - Подснежник на бруствере

— А ну, кто сегодня именинница? — с порога спрашивает капитан Рыбин, заглянув с замполитом к нам вечерком. Комбат награждает виновницу торжества печеньем или конфетами из своего офицерского доппайка, та делится с подругами.

В честь удачливого снайпера хор исполняет величальную. Сам Рыбин так распоется, такую отобьет чечетку на земляном полу, что покажется, будто находишься на уральской вечерочке. А Булавин не всегда решался петь, чаще помалкивал, слушая певцов. Зоя Бычкова, перехватив взгляд замполита, спросила как-то:

— Что вы, товарищ капитан, такой грустный, когда к нам приходите? Иль не весело у нас, не нравится?

— Очень даже весело у вас, Зоя, все мне здесь по душе. А грустный я потому, что… — Он вздохнул, вставая. — Прошла, отшумела моя молодость, Зоюшка, а когда — и сам не заметил. Идем, что ли, Петр Алексеевич?

В окопах Булавин был совсем другим — уверенным, сильным, наполненным неуемной энергией. Солдаты собирались возле замполита и, сидя на корточках, с винтовками между колен, тянули руки к его неистощимому кисету. Булавин курил мало, поэтому у него всегда был НЗ. После крепкой махры легкий офицерский табачок казался вдвойне сладким.

Вынув из полевой сумки сложенную газету, капитан зачитывал свежую сводку Совинформбюро, заметки о боевых действиях других фронтов, очерки о жизни в тылу. Прочтет сообщение, что Н-ский тыловой завод дал сверхплановую продукцию для фронта, и размышляет вслух:

— Двадцать процентов сверх плана, легко ли? А у станков все больше женщины, старики, ребятишки. Иной работничек от станка на два вершка возвышается. Вы представляете себе, братцы, что означает всего одну снарядную гильзу выточить? Тут и сила нужна, и точность, и пригонка. Пока токарь не отшлифует ее, как игрушку, — из цеха не уйдет, тут же и спать поляжет, у станка своего. Ну, а кто из вас знает, сколько снарядов идет на артподготовку перед наступлением? Приблизительно хотя бы.

Солдаты неуверенно называют цифры: сто, пятьсот, тысяча.

— Если всем фронтом ударим, эшелона два снарядов потребуется, не менее. Понимаете, как мы должны дружно рвануть вперед, когда вся эта музыка сыграет? Ведь это ж бессонный труд, пот и слезы тысяч наших матерей, отцов, детей. А я тут по дороге к вам подобрал кое-что. — Замполит достает из кармана пригоршню блестящих винтовочных патронов. — Да можно ли, братцы, эдаким добром разбрасываться? Народ вы трудовой, пахари среди вас есть. Они-то зернышка не уронят, знают: туг мешок — сыт мужичок! Но что такое зерно? Один колосок. А в патроне этом, может, вся жизнь твоя будущая, счастье целой семьи — твоей, твоего друга.

И быть может, впервые задумается иной беспечный солдат, как достаются людям оружие, хлеб, одежда, которые ему дает с избытком Родина. Поймет, как сам он должен отработать свой долг перед народом. А замполит уже читает — специально припас, хитрец! — «Балладу о патроне» из армейской газеты:

Каждый маленький патрончикТочит женская рука,Чтоб скорей войну закончить,Одолеть быстрей врага…

Знал Булавин, как подойти к солдату, и сердца раскрывались ему навстречу. Воины делились домашними новостями, излагали свои нужды. Нередко тут же, в окопе, замполит составлял письмо в колхоз или на завод, где боец трудился до армии, просил от лица командования части оказать помощь семье фронтовика.

В полевой комиссарской сумке всегда находились лишний лист бумаги, карандаш.

— Не скупитесь на письма, братцы! Ваши матери и жены ждут не дождутся весточки с фронта.

Если солдату, особенно молодому, некому было писать, у замполита оказывался в запасе адресок девушки-тыловички, желающей переписываться с воином.

— Оружие любит смазку, а душа — ласку! — приговаривал он. — Письмо — та же пища, только для души.

Я стала примечать: стоило Булавину появиться в ротных окопах, как моя напарница, если это было возможно, старалась незаметно подойти поближе к солдатам, послушать, о чем говорит с ними капитан. Зоя не сводила с него горящих глаз, ловила каждое слово. И смущалась, заметив ответный взгляд.

— Это ж такой человек, такой человек, Люба! — шептала она мне, вздыхая. — Адреса всем раздает, письма за других пишет, а самому ни от кого нет… Что, если я ему напишу, а?

— Зачем же писать, когда можно на словах сказать?

— Что ты, Люба! — смутилась она. — Ему сколько лет, а мне? Половины нет. Я не от себя, от неизвестной будто бы.

— А как же он неизвестной отвечать будет, глупенькая?

Зоя подумала: действительно, глупо! Нужны ли суровому немолодому комиссару ее утешения? Похоже, он в них не нуждается…

Мы помогаем разведчикам

Как-то капитан Булавин позже обычного постучал в нашу дверь. Подождав, пока девушки, готовившиеся ко сну, приведут себя в порядок, он вошел. Спросил, как мы провели день, что нового на переднем крае. Только не за тем он пришел, не о том спрашивал. И без того темное от загара лицо замполита совсем почернело.

— Что случилось, товарищ капитан? — забеспокоилась Зоя.

— Ничего не случилось, Зоюшка. Пока что… Но если и в этот раз разведчики вернутся без «языка»…

Землянка разведчиков была недалеко от нашей, мы знали их почти всех в лицо. Нередко, вернувшись из ночного поиска, разведчики помогали нам уточнить систему обороны противника, показывали, где засекли неизвестную огневую точку и в каком месте лучше подкараулить немца. Для этих орлов в пятнистых куртках, с автоматами на груди и с ножами за голенищем сапога, казалось, не было ничего невозможного.

Не так давно, выйдя в поиск, они в темноте наткнулись на вражескую разведгруппу. Было это на нейтральной полосе, почти у самых немецких проволочных заграждений. Старшине, шедшему впереди с двумя бойцами, с самого начала показалось подозрительным поведение противника. Обычно немцы, боясь наших ночных вылазок, непрерывно освещают ракетами передний край, всю ночь строчат из пулеметов. А тут молчат, ракет не пускают. Или враг сменяет часть, занимающую оборону, или где-то рядом рыщет его разведгруппа.

Слева из темноты показались тени. Сомнений нет, немцы. Похоже, и они почуяли неладное, передние фигуры замерли на месте. Исход боя разведчиков решает тот, кто первый откроет огонь. Три ППШ одновременно ударили по врагу. Гитлеровцы залегли. Основная группа, мгновенно сообразив, что происходит впереди, открыла плотный огонь из автоматов и пулеметов. Немцы ответили всего несколькими выстрелами.

Отрезав врагу путь отхода, разведчики навалились на фашистов. Минуты три, не дольше, длился этот бой, так что немцы, сидевшие в окопах, не смогли ни понять, ни предпринять что-либо. Их артиллерия и минометы, словно опомнившись, начали яростный обстрел нашего переднего края, когда разведчики с «языком» были уже дома.