Дмитрий Ломоносов - Плен

    Стали доноситься с Востока раскаты далекого грома. Мы почувствовали приближение фронта. Это было видно и по некоторой нервозности охраны и появившейся суете среди служителей лагеря.

    Однажды, без предварительного объявления раздалась команда к построению. Захватив свое нехитрое имущество (шинель и котелок), вместе со всеми обитателями барака вышел на дорогу. Здесь нас долго держали, множество раз пересчитывая. Построили сотнями, окружили конвоем по 10 вооруженных конвоиров на сотню, в том числе один - с собакой, и вывели за пределы лагеря. Пешком дошли до станции, где погрузились в товарные вагоны. Двери задвинулись, оставив нас в полумраке, и поезд тронулся.

    С частыми остановками ехали недолго. По-моему, уже наутро следующего дня мы остановились на товарной станции города Torn (немецкое название польского города Торунь).

Торн.

    На довоенной географической карте Европы Торунь находился в, так называемом, «Польском коридоре»: узкой полосе польской территории, отделявшей Германию от Восточной Пруссии и обеспечивавшей Польше выход к морю.

    Город находится на правом берегу Вислы, железная дорога, товарная станция и вокзал - на левом, застроенном складами и пакгаузами. За железнодорожными путями, пристанционными постройками и дорогой, проходящей вдоль них, возвышаются пологие, поросшие лиственным лесом, холмы. У подножия одного из холмов находился (существует ли он сейчас?) Форт 17, сохранившийся остаток укреплений, построенных в прошлом веке. Таких фортов вокруг города было много, с некоторыми из них связаны и эти воспоминания.

    От построек форта улица отделялась высоким каменным забором, надстроенным металлической решеткой, обвитой колючей проволокой. с раздвижными металлическими воротами. Рядом с воротами – высокое средневековой постройки здание комендатуры с многочисленными каминными трубами и крутой черепичной кровлей. За оградой – большой двор, в склоны холма врыты несколько гротов полуцилиндрической формы, уходящие в глубь холма и запирающиеся металлическими глухими дверями. Вероятно, раньше эти гроты использовались, как складские помещения. Вдоль нависающих, сходящихся полукругом над головой стен, сооружены нары, застланные соломой. Туда нас и загнали по прибытии.

    Разместив нас в этих гротах, пересчитав и назначив старост, разрешили выйти во двор. Огляделся и обошел, где позволялось, новое место жительства. По сравнению с лагерем в Хохенштайне, здесь было несравненно хуже. Двор, окруженный высокими стенами, тесен для такого количества людей, двор - посыпанная песком площадка, на которой ни травинки. С одной стороны двора - переплетение каких-то деревянных лестниц, ведущих к расположенным на разной высоте наглухо закрытым металлическим дверям. На них сидят, греясь на солнышке, пленные - «старожилы».

     Разговорился с теми, кто пребывал здесь до нас, узнал распорядок дня: он ничем не отличался от принятого в Хохенштайне. Отличие лишь в неопределенности времени раздачи баланды, это зависело от времени возвращения с работы, и в отсутствии в «рационе» чая. Лагерь - рабочий, работать выгоняют на станцию - разгружать и погружать вагоны. Иногда возят на работы в другие места. Бывает, что удается разжиться чем-либо съестным, «спереть» что-нибудь и потом поменять на съестное. Периодически формируют команды направляемых на работы по заявкам с заводов или сельскохозяйственных предприятий. Последнее - наиболее желанное для всех.

     Однажды уже через много лет после войны мне попалась в руки брошюрка с рассказом бывшего военнопленного о лагере в Форте 17. Описание лагеря и порядков в нем полностью совпадало с тем, что увидел я. Описывался и эпизод лагерной жизни, случившийся незадолго до моего появления там, о котором мне рассказывали «старожилы», хотя и в несколько иной, чем в книжке, интерпретации.

     Начальником лагеря был офицер, которого никто из лагерников никогда не видел - он управлял своим хозяйством через ефрейторов и унтер-офицера, крикливого и суетного, отлично говорившего по-русски. При всей своей суетливости и взбалмошности, этот унтер, те не менее, отличался своеобразной справедливостью. Помню случай, когда после возвращения с работы двое пленных, не поделив между собой украденную добычу, подрались. Унтер растащил их и собственноручно разделил украденное между ними, не подумав отобрать, что казалось бы естественным.

    Так вот, у начальника лагеря была собака - короткошерстый большой пес, вроде дога. Его выпускали во двор, и он бродил между пленными, добродушно ласкаясь к ним. Угостить его было нечем, да и пища военнопленных была для него несъедобна: вареная брюква из баланды и черствый хлеб довоенной выпечки. С ним охотно играли, в шутку дразнили, он рычал, делая вид, что сердится, хватал зубами за руки, не сжимая челюстей.

И вдруг он исчез. Через некоторое время его хватились, впервые немецкий офицер появился на крыльце комендантского дома, звал пса, погнал на поиски своих ефрейторов, но - тщетно.

     Он заподозрил что-то неладное. Стал группами вызывать к себе на допрос. Допрашивали с пристрастием, избивали, сажали в карцер. Наконец, кто-то проболтался: несчастного пса заманили в одну из казарм, убили и съели. Серией жестоких допросов выбили показания на нескольких похитителей. Их забрали и куда-то увезли. Прошел слух, что их расстреляли, якобы при попытке к бегству.

     Уже при мне произошел эпизод, также достойный описания. Однажды, раскрылись ворота и во двор въехал колесный трактор, тащивший два прицепа, наполненные доверху буханками хлеба! Прежде чем немцы успели спохватиться, прицепы окружила толпа изголодавшихся пленных, которые стали растаскивать хлеб, оказалось, он был весь покрыт, пропитан зеленой плесенью.

Немцев было мало, и они не в состоянии были разогнать толпу пинками и прикладами, в конце концов, стали палить по людям из винтовок и автоматов. Толпа разбежалась, у прицепов осталось лежать несколько десятков убитых и корчащихся раненых.

    Я тоже был в числе штурмовавших прицепы с хлебом и мне достались две буханки. Это удачно совпало с тем, что накануне мы разгружали вагоны, в которых были банки с рыбьим, довольно вонючим жиром. Обломав корки и куски хлебной мякоти, покрытые плесенью, мы слопали этот горький заплесневевший хлеб, макая его в вонючий рыбий жир.

    На следующий день из этого хлеба лагерные повара сварили баланду - что-то вроде густой кашицы, показавшейся вполне съедобной.

    Если в лагере Hohenstein в бараке постоянно находились одни и те же люди, постепенно перезнакомившиеся между собой, то здесь состав все время менялся. Каждое утро начиналось с построения и многократного пересчитывания, происходившего с окриками и тычками. Затем по номерам вызывали тех, кого включили в команды, подлежавшие отправке в другие рабочие лагери. Ожидание вызова в формируемую команду сопровождалось переживаниями, доходившими до нервной дрожи. От места назначения на предстоящие работы зависела жизнь. Команды направлялись на шахты, где труд был невыносимо тяжелым, оттуда многие уже не возвращались живыми: на заводы и шахты, на строительство оборонительных сооружений. Ходили неизвестно как просочившиеся слухи о том, что команды военнопленных направляются и на строительство секретных подземных военных заводов, откуда уже никто не мог возвратиться живым. Специальные части "Организации Тодта", руководившие такими стройками, в целях достижения полной тайны уничтожали всех военнопленных строителей после завершения работ. Довольно часто формировались команды, направляемые на сельскохозяйственные работы («к бауэру»). Попасть в такую команду считалось верхом удачи.